Тома передернуло при этом воспоминании; он переменил позу, но постарался сделать это так, чтобы на брюках не появилось лишних складок.
Он вспомнил, как в восьмилетнем возрасте дал клятву сбежать от тети Дотти; в его воображении возникали жуткие сцены: тетя Дотти пытается удержать его в доме, он бьет ее кулаками; она падает на пол, он принимается ее душить; он срывает с ее платья брошь и миллион раз пронзает ей горло булавкой. Сбежал он в семнадцать лет, но был пойман; в двадцать он повторил попытку, на этот раз удачно. Удивительно – да и жаль, – каким он был наивным, как мало знал об окружающем его мире. Похоже, он так сильно ненавидел тетю Дотти и столько раздумывал о том, как бы сбежать от нее, что у него не оставалось времени на то, чтобы расти и набираться знаний. Он вспомнил, каково ему было в тот раз, когда в первый месяц пребывания в Нью-Йорке его уволили со склада. Он и двух недель не проработал, потому что у него не было сил по восемь часов в день таскать ящики с апельсинами, и тем не менее он держался за эту работу и делал все, что мог, пока не надорвался. Когда его уволили, он думал о том, как это несправедливо. Тогда он решил, что в мире полным-полно Саймонов Легри[5] и что нужно быть сильным, как горилла, вроде его напарников по складу, иначе умрешь с голоду. Он вспомнил, как вскоре украл в булочной буханку хлеба и дома съел ее целиком, думая о том, что мир задолжал ему не только эту буханку, но и много чего еще.
– Мистер Рипли? – Над ним склонилась англичанка, с которой он накануне сидел на диване в гостиной и пил чай. – Не желаете ли сыграть с нами в бридж? Мы начнем минут через пятнадцать.
Том приподнялся и вежливо ответил:
– Весьма вам благодарен, но я бы хотел побыть на свежем воздухе. К тому же я не очень хорошо играю в бридж.
– Мы тоже! Ну да ладно, в другой раз. – Англичанка улыбнулась и удалилась.
Том снова откинулся в шезлонге, надвинул кепку на глаза и сложил руки на животе. Он понимал, что пассажиры не могли не судачить насчет того, что он все время держится в стороне. Он так и не танцевал ни с одной из этих глупых девиц, которые с надеждой смотрели на него и хихикали на ежевечерних танцах после ужина. Наверняка про него говорили: «Американец? Кажется, да, хотя ведет он себя совсем не по-американски. Американцы такие шумные. А он невероятно спокойный, да и больше двадцати трех ему не дашь. У него, надо полагать, на уме что-то серьезное».
Да, серьезное. Настоящее и будущее Тома Рипли – это серьезно.
7
Париж