В вагоне, куда я запрыгнул уже после отправления состава, никто, оказывается, не занимался такой ерундой, как проверка билетов. И благодаря устранению этой утомительной процедуры на моей полке сидело человек восемь-десять старушек и бритоголовых младенцев. Все они издавали переливистый шум и очень специфический запах, который не мог выветрить даже сильный сквозняк. Без всякой надежды я покосился на верхние полки, но и они были полностью загружены грязными пятками, мешками, корзинами и сумками.
И все же надо было отдать должное гостеприимству и вежливости моих спутников. Не прошло и получаса, как я пытался найти свободное место или, на крайний случай, проводника вагона, как маленькие чертята без признаков пола окружили меня, состроили на своих рожицах одинаковые выражения и, словно острые ножики, направили на меня обезьяньи ладошки. В своей богатой практике я сталкивался с разными видами вымогательства, но такой рэкет просто загнал меня в тупик. Отвертеться от него можно было лишь единственным способом: спрыгнуть с поезда. К счастью, аппетиты у ребятни были не слишком накрученные, и они вполне удовлетворились пятью долларами. А их благочестивые предки, степень родства которых я, правда, так и не смог определить, в знак благодарности за заботу о подрастающем поколении подвинулись и освободили мне край полки.
Это было чудное путешествие! Разве смогу я когда-нибудь забыть, как толстая и тяжелая, как водородная бомба, женщина, укутанная в теплые платки и пестрые халаты, скребла черными ногтями шайбу белого сыра и стружки пригоршнями отправляла в золотой рот; второй рукой она прижимала к груди младенца, завернутого в тряпье; младенец высасывал из ее гигантского вымени водянистое молоко, перемешанное с потом, а маленькая черноволосая девочка в красивых бордовых шароварчиках махала газетой, отгоняя от ребенка мух. А то забавное зрелище, когда пяток детишек сели в общем коридоре на корточках над газетками и, как котята, быстро нагадили на них, а затем теплые газетные свертки пассажиры бережно передавали из рук в руки, пока сидящие у окон не выкинули их наружу. И, конечно, надолго останется в моей памяти седовласый старец, одетый в сапоги, шаровары и черный, в заплатах, халат, который долго и неторопливо крошил в пиалу черствую лепешку, затем залил ее жиденьким чайком, придавливая кусочки хлеба пальцем; а когда сухари разбухли и показали свои белые спинки над краем пиалы, старец вытащил из нее кривым, как ветка, мизинцем утонувшую муху и протянул пиалу мне, и я понял, что если не съем это угощение, то никогда не увижу ни Небит-Дага, ни Влада.
Впервые, после своего путешествия по Южной Америке, я снова открыл для себя простую истину: мир многолик и непредсказуем.
Оставшуюся часть пути, то есть вечер и ночь, я провел в вагоне-ресторане. Меня оттуда никто не выгонял, и щедрый хозяин – широколицый туркмен с аккуратными усиками, тугим животиком и приятной