– Здорово сегодня сыграли в регби, мама. Я им влепил две штуки.
А наверху, у него в комнате, – томик Китса, ловко вытащенный из книжного шкафа.
Старые великаны-тополя, выстроившиеся в два ряда вдоль узкой речушки, то раскачивались и плясали под музыку зимних бурь, то шелестели на весеннем ветру, то высились недвижно в июльский зной, точно церковные шпили, бог весть почему оставленные про запас для невыстроенных храмов каким-нибудь средневековым зодчим. Ветви каштанов нависали над древними городскими стенами, такими толстыми, что по ним можно было гулять, как по дорожкам. В конце мая, после дождя, сладкий, чуть с кислинкой запах каштанов вливался в ноздри, в грудь, и асфальта не видно было под сплошным покровом бело-розовых лепестков. Летом черепичные крыши старого города становились густо-оранжевыми и алыми, в крапинках лимонно-золотистого лишайника. Зимою по улицам струилась поземка и снег превращал мощенную булыжником базарную площадь в черно-белую мозаику. Звонким эхом отдавались шаги в опустевших улицах. И на башне XII века с ее забавным голландским куполом-луковкой лениво, не торопясь, били часы, которые уже для стольких поколений бесстрастно отмечали ход Времени.
Садовник сказал:
– Чудно, мистер Джордж: кролики и не пьют, да мочатся, а вот куры не мочатся, а ведь воду пьют.
Непостижимая загадка, удивительные прихоти провидения.
Подготовка к конфирмации.
– Придется пойти потолковать со старым Болтуном.
– А про что он говорит?
– Ох, он целый час читает нотацию, а потом спрашивает – может, ты знаешь какую-нибудь неприличность.
Церковь при колледже. Празднично одетые школьники, готовые к первому причастию. Сам директор в торжественном облачении поднимается на кафедру. Перешептыванье сменяется пугливой тишиной, и этот человек эффектно затягивает ее, молча ястребиным взором впиваясь в устремленные на него десятки пар робких детских глаз. Потом произносит – неторопливо, рассчитанно-сурово:
– Не позже чем через десять лет половина из вас умрет.
Мораль: приготовься предстать перед Господом и бойся неприличностей.
Но разве он знал, этот слепой пророк?
Может быть, сам Бог внушил этому величественному лицемеру такие слова?
Точно стервятник, пожирающий живые души, он, перегнувшись с церковной кафедры, терзал свои трепетные жертвы. Они стояли неподвижно, однако внутри у них все сжималось и корчилось, когда он разглагольствовал о карах за Грех и Порок и яркими красками живописал муки ада. Но разве он знал? Разве знал, через какой ад пройдут они еще прежде,