Ким закончил посев и на миг остановился, повёл рукой, наполняя круг ровной зеленью травы. Дрогнул бровью и нарисовал пальцем в воздухе ветки и стволы, они немедленно явились и дали настоящую тень, спасении для иссохшей души. Тингали очнулась, охнула, схватилась за голову, не глядя более вниз, в долину.
– Кимочка! Да как же это? Что теперь будет, заяц ты мой… ты же…
– Не причитай, выгребай все нитки, какие для меня в душе накоплены и для леса – тоже, – велел Ким и протянул ладонь к самой кромке круга.
Тингали торопливо кивнула, прикусив губу. С явным усилием сжала пальцы, дернула от себя вперед руку и осела на траву, бледнея. Ларна поймал, уложил поудобнее. Перехватил топор и стащил с ближнего ящера ковёр, бросил на выра, чтобы тот, очнувшись, не глядел в опасную долину и не рвался снова бежать туда. Ким уже отвернулся и спускался по склону всё ниже, но песок не тёк под его ногами, лежал плотно. Ким добрался до Марницы, подал ей руку и одним рывком вытащил тело из ловушки песка. Уронил раздерганный платок с остатками вышивки – и тот развернулся полянкой, маленькой и уютной. Ким быстро усадил свою невесту в траву, погладил по голове, шепнул несколько слов, нагоняя сон, развязал свой пояс с марником и зайцами, и сунул ей в ладонь.
– Может, пригодится, – предположил он с долей сомнения в голосе. – Спи. Дома хорошо, прохладно. Дожди идут… Мамка тебя наверняка что ни день, зовёт с порога, глядит из-под руки и ждёт. Спи, Маря. Здесь не для людей место, здесь чуда лесные, и те еле-еле удерживаются на краю явленного. Зато и власть наша велика тут… где мы рождаемся и умираем. Вне вашего круга, людского.
Ким улыбнулся и убрал руку. Полянка заросла травой гуще, над ней взметнулись кусты ивняка, укрыли спящую ветками, заплели.
Лесовик отвернулся, пошёл далее вниз по склону не оглядываясь и всё более сутулясь. Тень его скользила рядом, вовсе несоразмерная людской фигурке, лохматая, огромная, косолапая… Тингали очнулась, всхлипнула и глянула в долину. Более не донимали её ложные мороки. Не чудилась давно забытая и вдруг явившаяся родная деревня со старой избой, не звучал в ушах детским обманом взволновавшейся памяти мамин крик: «Домой»… Даже имя прежнее не помнилось, хотя недавно – Тингали готова была поклясться – она разобрала его и приняла, как родное. И побежала домой… Но, едва Ларна дернул за косу, морок распался, оставив горечь утраты детства и дома.
Рядом присел Вагузи,