Князь попытался спастись от бабьей проницательности, накрывшись с головой меховым одеялом. Не помогло. Отобрала мягко, но решительно. Снова подсунула кубок под нос. Всегда упряма была, если толком-то припомнить. И двадцать лет назад имела ровно ту же манеру. Молча глядела, прямо в глаза, да так, как ему тогда ничуть не нравилось: словно смотрит на своё, личное и родное. Он в ту пору ценил свободу. Не знал, что второе имя подобной свободы – одиночество…
Кисель оказался достаточно вкусным, хотя жидкого тягучего питья князь не уважал. Родился на юге, где предпочитают острое, где жарят на огне жирное мясо, а не варят под крышкой постное – медленно и долго. Увы: сколько раз пояснял своему же брюху относительно молодости, княжьей воли, нерушимости здоровья… В ответ приходили лишь боль да желчь, в горле горели, спать не давали. Животу князь не указ. Зато княгиня преуспела в убеждении. После её киселей боль унимается, хотя приязни к отварному это и не добавляет.
Погладила по голове, словно маленького. Опять смотрит в спину, он верно чует— как на своё, неотъемлемое. И спорить уже нет сил. Пусть глядит. Он сегодня старый, сдался и ослаб. Ему нужна опора. Опять же, такой княгиней можно гордиться – собою статная и разумная, неперечливая. Дом ведёт крепко, в делах помогает. Дочку упрямую держит в узде ловчее, чем он сам. Он-то силой и злостью пробовал перешибить Монькин норов, а матушка опутала её лаской да так помыкает, как иным и не додуматься.
– Отдохни, все дороги замокли, даже выры не доберутся до нашего подворья, – заверила жена, гладя по накрывшему спину пуховому платку. – Баньку велю истопить завтра же, надобно ещё раз прогреть косточки. В погребе семь дней провести! Иной бы и не выдержал, но в тебе сила немалая, мне ли не знать.
Новая лесть пришлась кстати. Князь совсем успокоился, лег поудобнее, радуясь теплу, осторожно и неторопливо греющему спину. Ненадолго забылся дремотой. Очнулся куда как помоложе и поздоровее.
– Купава, курьеры приезжали? – шепнул князь, не сомневаясь, что жена по-прежнему сидит рядом. – Только не начинай темнить.
– Приезжали, – нехотя отозвалась жена. – Неугомонный этот выр, именуемый Шроном златоусым. Но брат его Сорг и того хуже. Покоя от них, нелюдей, и зимой не сыскать.
– Отчёты не сошлись? – нахмурился князь. – Я ведь настоящие передал ару Соргу. Число людей, населяющих Горниву, указал без утайки, и причитающуюся вырам десятину с дохода заявил полную.
– Не знаю, письмо короткое, – грустно молвила Купава. – Оповещение, что послезавтра сам Сорг прибудет. Вот я и надумала: баньку. Знатного костоправа вызвала из Глухой пущи, из сельца далёкого. По всему северу идет о нём слава.
– Говорила, дороги замокли, – припомнил князь, зевнул, но встать и не попробовал. Тепло и благость покоя одолели его окончательно.
– Так