Друг в черном плаще. Марина Ниири

мастерская, в которой он за скромную цену создавал уникальные игры для всех, кого обидела жизнь. За живодёрскими шутками, которые вращались вокруг различных пыток и способов расквитаться с недругами, чувствовалась благородная и отзывчивая натура. Марни следила за его сообщениями, которые он оставлял для своих читателей, но никак не могла собраться с духом написать ему сама.

      Мария-Николь Хейз была щуплой сутулой девушкой с восковым цветом лица и на удивление роскошной каштановой шевелюрой, достойной кисти художника Данте Россетти. Эта шевелюра служила ей одновременно подушкой, воротником, носовым платком, даже удавкой, на худой конец. В свои неполные восемнадцать лет Марни была в самом расцвете психического расстройства. Никто из медперсонала не подумал обрезать ей волосы до безопасной длины. В больнице у неё забрали все острые предметы, включая крошечные маникюрные ножницы и пилочку, но им в голову не пришло, что Марни могла несколько раз обмотать вокруг шеи свою косу и таким образом удушиться. Впрочем, девушка не стремилась на тот свет. Ей слишком нравилось страдать и подвергать страданиям отца, от которого она не унаследовала ничего, кроме формы и цвета глаз. Те же самые болотно-зелёные плошки, только наполненные тоской вместо злобы.

      Киран по-своему любил дочь, но любовь его, как и все душевные порывы, носила особый биполярный оттенок. Про таких людей говорят: «От нуля до ста за секунду» Пока Марни находилась в очередном реабилитационном центре, он мог неделями не осведомляться о её состоянии. Но как только она возвращалась домой, начинал изводить её вопросами и придирками по малейшему поводу, дабы наверстать упущенное.

      За месяц до её десятилетия он допытывался, что ей подарить, как сделать день незабываемым на зависть всем подружкам. А когда настал сам праздник, Киран вовсе не явился. Именинница, наряженная в ядовито-зелёное платье, как и подобает дочери кельтского вождя, оказалась одна в ресторане в незнакомом городе в обществе шофёра-араба и команды клоунов с твёрдой уверенностью в сердце, что отец погиб в аварии по дороге на праздник. Когда Киран наконец прибыл на полтора часа позже с гирляндой надувных шаров и следами помады на шее, он нашёл дочь под столом, откуда официанты не могли выманить её даже с помощью пирожного. В тот вечер с ней случился первый серьёзный нервный срыв, после которого её заточили в детский корпус психиатрической больницы.

      В хорошем настроении он мог тыкать её пальцем в живот, точно щенку, щекотать, игриво дёргать за косы, щипать за уши, за кончик носа. Однако, когда на Кирана находила хандра, ему лучше было не попадаться под руку. Те же самые щипки и тумаки оставляли багровые следы. У девушки было заведено твёрдое правило нe расслабляться, нe откровенничать, а главное, ни в коем разе не поворачиваться спиной.