Лейтенант Скрыдлов вел себя хладнокровно под огнем неприятеля. Пользуясь тем, что со стороны Рущука вооруженных пароходов так и не было обнаружено, мы с ним закусили вареной курицей и выпили по глотку хереса. После чего приятель мой прилег вздремнуть, и – странное дело – его крепкие нервы действительно позволили ему это сделать.
Я не спал: стоял на корме, облокотись о железный навес, закрывавший машину, и следил за рекой по направлению к Рущуку. Тем временем обстрел противником все усиливался. По берегу стрелки и черкесы стали кубарем спускаться до самой воды, чтобы стрелять в нас поближе, и буквально осыпали миноноску свинцом; весь берег был в сплошном дыму от выстрелов.
Видел, что Скрыдлова, сидевшего у штурвала, передернуло – его ударила пуля, потом другая. Я стоял, поставив одну ногу на борт; слышу сильный треск подо мной и удар по бедру, да какой удар! – точно обухом. Я перевернулся и упал, однако тотчас же вскочил на ноги.
Мы шли по течению, очень близко от турецкого берега, откуда стреляли теперь совсем с близкого расстояния. Как только они не перебили нас всех! Бегут за нами следом и стреляют, да еще ругаются, что нам хорошо слышно. Я пробовал отвечать несколькими выстрелами, но оставил, увидев, что это бесполезно.
Как мы добрались до дома – одному богу известно. «Шутка» была совсем разбита и, очевидно, не годилась для дальнейшей работы; оказались большие пробоины не только выше, но и ниже ватерлинии; свинца, накиданного выстрелами, собрали и выбросили несколько пригоршней. У Скрыдлова две раны в ногах. Я ранен в бедро, в мягкую часть. Пуля ударила в дно миноноски, потом рикошетом прошла через бедро навылет – перебила мышцу и на волос прошла от кости; тронь тут кость, верная бы смерть.
Нас вытащили на румынский берег. Из весел сделали носилки и положили на них Скрыдлова, а я пошел пешком; сгоряча я не чувствовал ни боли, ни усталости. Но, пройдя с версту, почти повис на плечах поддерживавших меня матросов.
На берегу встретил я Скобелева, издали наблюдавшего за установкой мин; мы расцеловались. Он только повторял: «Какие молодцы, какие молодцы!»
Признаюсь, я долго не понимал, что ранение серьезное. Через пару недель – я был в этом убежден – можно будет опять присоединиться к передовому отряду, с которым я до сих пор шел.
Кроме небольшой лихорадочности и возбужденности, ничего дурного не чувствовалось, и боли в ране не было ни малейшей, хотя мой палец и ощупал большую прореху в платье, белье и тканях мышцы, а все любопытствовавшие при виде раны, несмотря на нежелание пугать меня, не могли