Единственным якорем в этом море страха, единственным компасом оставалась шкатулка. Укрытая под плащом, прижатая к телу, она пульсировала ровным, живым теплом – невероятным контрастом с мертвенным холодом мира. Она не кричала, не вела за руку. Она шептала. Тихий, глубинный резонанс в крови, который становился отчетливее, стоило Эшлин свернуть на верную, едва заметную тропу, и затихал, почти исчезал, если она сбивалась с пути. Она вела ее неуклонно, сквозь голые, стонущие на ветру леса, через раскисшие поля, к северо-западу, к синеющей на горизонте зубчатой стене гор – Драконьим Зубам. Место, о котором даже контрабандисты говорили шепотом, обитель ветров, камня и древних, недобрых сил.
Лес у подножия гор встретил ее оглушающим молчанием, нарушаемым лишь скрипом вековых стволов да редким криком невидимой птицы. Пахло сырой землей, острым ароматом сосновой хвои и чем-то еще – древним, как мир, запахом камня и мха. Ветер в ветвях выл тоскливо, словно оплакивая умирающий мир, и Эшлин казалось, что она различает в этом плаче слова – предостережения, пророчества, имена давно забытых богов.
Она шла, уже не считая дней. Ноги превратились в два гудящих комка боли, одежда истрепалась о колючие кусты, превратившись в лохмотья. Голод стал привычным спутником, скручивая внутренности ледяными пальцами. Но зов шкатулки, ставший теперь почти физически ощутимым давлением под ребрами, гнал ее вперед, не позволяя упасть, не давая сдаться под натиском усталости и безнадежности.
Иногда, когда волна отчаяния или внезапного страха накатывала особенно сильно, она чувствовала, как внутри поднимается знакомый, палящий жар. Паника. Огонь. Она научилась гасить его, с трудом, но научилась. Усилием воли она вызывала в памяти образ ледяных пиков, остроту снежинок на лице, безмолвие горного озера. Она дышала холодом, и пламя неохотно отступало, шипя и корчась, оставляя после себя тошнотворную слабость и горечь во рту. Контроль. Даже такой, вымученный, несовершенный. Он был единственным щитом.
Однажды ночью, когда ледяной дождь превратился в мокрый снег, она нашла убежище в неглубокой пещере, пахнущей лисами и прелью. Разведя крошечный, экономный костерок (каждая искра давалась ей с огромным трудом, требовала сосредоточенности, пугала), она достала шкатулку. В неровном свете пламени резной феникс, казалось, ожил. Его крылья трепетали, изгиб шеи дышал гордостью и силой. Феникс. Дитя солнца. Носитель Чистого Пламени. Возрождение из пепла. Легенды говорили, что фениксы и их Всадники исчезли в огне Великого Пожара, став жертвой, остановившей Тьму. Но шкатулка в ее руках была не легендой. Ее тепло было реальным, упрямым, живым. И это тепло было единственным, что противостояло наползающему на мир холоду небытия. Словно эта маленькая деревянная птица на ее ладони была последней искрой надежды. Последним угольком, из которого еще могло возгореться пламя рассвета.
С этой мыслью, хрупкой и сияющей, как льдинка на солнце, Эшлин провалилась в тревожный сон. Ей снились огненные