Вынужденные довериться друг другу в смертельно опасном путешествии сквозь враждебные земли и древние ловушки, Эшлин и Кайден проходят путь от взаимной подозрительности до неохотного уважения, а затем – до опасной искры чувства, которое может обжечь сильнее любого пламени. Он – ее суровый наставник, пытающийся научить ее контролю над стихией, что может поглотить их обоих. Она – его невольная ученица, чья необузданная сила и отчаянная смелость пробуждают в его душе давно забытую надежду.
Но путь к спасению лежит через огонь – буквальный и метафорический. Эшлин должна не только укротить бушующее в ней пламя, но и принять судьбу, грозящую стереть ее собственное «я». Кайдену предстоит столкнуться с призраками прошлого и решить, стоит ли эта хрупкая надежда риска новой, еще более страшной потери. И обоим придется понять, какую жертву потребует возрождение Феникса в мире, стоящем на краю гибели.
Сможет ли запретное пламя стать спасением? Способна ли любовь расцвести на пепелище древних пророчеств? И что окажется страшнее – всепоглощающая ночь или обжигающий свет возрождения?
Генадий Алексеевич Ени
2025
Глава 1: Шепот Углей
Затхлость и безнадега – вот чем дышали каменные кишки Ривертона. Этот запах въелся в стены, в одежду, в саму душу тех, кто ютился в этих трущобах. Эшлин вжалась в холодный, влажно поблескивающий бок переулка, становясь еще одной тенью среди теней, плотных и липких, как смола, даже в этот чахлый, серый полдень. Она не дышала – она ловила ртом воздух, стараясь, чтобы даже слабое облачко пара не выдало ее присутствия.
Тяжелый, размеренный топот сапог городской стражи где-то рядом отдавался глухими ударами в ее висках. Ищут. Снова. Каждый удар отзывался ледяным спазмом в желудке. Нельзя паниковать. Паника – это искра на сухом хворосте ее дара. Паника – это огонь, не знающий узды. Огонь – это крики, ненависть, погоня. И конец. Ее конец.
Она зажмурилась, и перед внутренним взором, непрошено и ярко, вспыхнуло воспоминание: перекошенное от ужаса лицо мальчишки-пекаря, белеющее в сумраке лавки. Пучок соломы в ее руке, занявшийся алым, жадным пламенем – просто потому, что гнев на его воровство оказался сильнее воли. Крик, похожий на визг раненого зверя. Пальцы, тычущие в нее, как в чумную. И слово, выплюнутое с такой ненавистью, что оно, казалось, оцарапало воздух: «Исчадие! Огневка!». А потом – только стук ее собственных ног по брусчатке, грохот сердца в ушах и ветер, свистящий в рваной одежде. Бегство. Снова.
Проклятие. Не дар, нет. Проклятие огня, что текло в ее жилах вместо крови, дикое, непредсказуемое, отзывающееся на любую дрожь души – на страх, на гнев, на отчаяние. Ее стыд, ее вечная тайна. Причина бесконечного одиночества в мире, который с радостью возвел бы для нее костер повыше, знай он правду. Королевство Арагорн дышало страхом перед пламенем с тех пор, как память о Великом Пожаре, обрастая жуткими подробностями, превратилась в предостережение на ночь непослушным детям, а маги огня – в монстров из преданий.
Топот приблизился. Голоса – грубые, равнодушные – стали отчетливее. Эшлин впилась ногтями в ладони так, что почувствовала липкое тепло. Только бы не сюда. Только бы мимо. Металлический привкус крови смешался с горечью желчи во рту.
И в этот миг, на самом дне ужаса, она ощутила его. Зов. Тихий, как шепот остывающих углей под толстым слоем пепла. Он исходил не извне. Он рождался где-то глубоко внутри, резонируя с чем-то, спрятанным в гнилой нише под расшатанными плитами. Ее единственное сокровище. Ее единственная связь с прошлым – сверток из грубой мешковины, оставленный матерью в ту последнюю, смазанную слезами ночь перед ее исчезновением. «Это ключ, Эш», – шептала мать, ее глаза лихорадочно блестели. – «Ключ к твоему огню. К твоему дому». Эшлин тогда не поняла. Слова остались занозой в памяти, непонятные, как руны на древних камнях. До этой самой минуты.
Руки, дрожащие, непослушные, сами потянулись к тайнику. Пальцы развязали грубый узел, нащупали гладкое, прохладное дерево. Шкатулка. Маленькая, темная, без единого замка или щеколды. Но вся ее крышка была покрыта тончайшей, искусной резьбой – птица, распахнувшая крылья в вихре пламени, птица, восстающая из пепла. Феникс. Образ из сказок, что шепотом рассказывали у очагов самые древние старики – символ сгоревшей надежды и невозможного возрождения.
Едва подушечки пальцев коснулись резного дерева, по венам пробежал странный, глубокий жар. Не тот рваный, панический огонь, который она знала и ненавидела. Этот был иным – ровным, сильным, пульсирующим, словно сама душа древнего дерева пробудилась от ее прикосновения. Зов внутри усилился, обрел направление – безмолвный вектор, указующий прочь из этого города-могильника, прочь из удушливой паутины страха, туда, на северо-запад, где островерхие пики гор, прозванных Драконьими Зубами, рвали серое, равнодушное брюхо неба.
Стражники