Привет. Это я. Наталья Костина

терпела… подавляла в себе все инстинкты… не позволяла даже невинного флирта… да, наверное, все-таки я сама во всем виновата! Если бы я хоть раз реализовала упущенные когда-то возможности, то сейчас у меня был бы иммунитет. И к реальным, и к виртуальным поцелуям. Но я, дура, гордилась такой правильной и чистой собой… и чем все это закончилось? Я старалась быть во всем и всегда идеалом, а оказалась у разбитого корыта. Развалившегося на части от того, что я слишком много времени уделяла семье… готовила… убирала…. Вылизывала каждый уголок… воспитывала ребенка сама, не доверяя бабушкам, няням и всяким там малограмотным воспитательницам. И, вместо того, чтобы как мои подруги, уделять больше внимания своей личной жизни и внешности, я играла с сыном в развивающие игры, а потом проходила с ним заново почти всю школьную программу. И я ни о чем не жалею… или же все-таки жалею?

      Я знаю, что завтра утром у меня будут заплывшие глаза, омерзительные мешки под ними, и набрякшие веки… но мне уже все равно… все равно! И я плачу… реву отчаянно… слезы капают на халат, и в вырез, где под ночной рубашкой находится все то, что уже не соблазняет мужа, когда мы занимаемся любовью… нет – какой там любовью! Просто спариваемся, как животные… или как говорит моя подруга – проводим постельный тренинг – для здоровья – и в темноте. Конечно, зачем ему нужна моя грудь – она уже изрядно провисла; или трехъярусный живот, которого я стесняюсь даже в собственном саду, и стараюсь прикрыть футболкой. Они не могут конкурировать с блестящей «тойотой», которую он так любовно оглаживает тряпочкой, что даже смотреть не хочется! Мне кажется, если бы еда и чистые рубашки появлялись в нашем доме каким-то волшебным образом, никто бы и не заметил моего отсутствия… я им не нужна… ни Сашке, ни даже сыну… давно не нужна…

      Мои слезы из сладких, любовных, давно стали горькими… ядовитыми… они словно прожигают дорожки на коже. Я судорожно запахиваю ворот и уже откровенно рыдаю… не заботясь о том, чтобы никого не разбудить. И мне плевать, что сцена появившемуся зрителю покажется очень странной: почему я так горестно плачу здесь, в углу, ночью, с ноутбуком, на темной кухне? Но никто не приходит, никто не задает никаких вопросов. Никто не утешает. А я сейчас действительно нуждаюсь в утешении. У меня такое чувство, что только помани…только пообещай мне настоящее, и я сорвусь. Я могла бы выйти из дому прямо сейчас, поймать машину, и поехать… или даже пойти пешком к этому самому Юре… и пусть бы все случилось прямо сейчас! Однако он, скорее всего, врет, что одинок. Он сам сидит с компом на кухне, а за панельной перегородкой спит жена. Такая же точно как я. Или даже хуже. Толстая баба с небритыми подмышками и отвисшими щеками, постаревшая раньше времени от базаров, абортов, стирок и огородов, которые все почему-то гордо именуют дачами… Она храпит, как уработавшаяся за день коняга, а он сидит и пишет… «давай я тебя обниму»! И, скорее всего, я у него не одна, такая дурища… Я утираюсь поднятым с пола и давным-давно завалившимся в этот угол кухонным полотенцем, отвратительно пахнущим прогорклым маслом, и, мысленно схватив себя, идиотку,