Хочется домой. Хочется в тёплую ванну. Хочется к маме…
БОЛЬНО!!!
Дэни открыла глаза, и села на постели. Она проснулась от собственного крика – хорошо хоть, что дома никого, отец в командировке, мама у бабушки осталась, никто не услышал, не проснулся, не испугался… Действительно, болела голова, болела нестерпимо, в висках стучало… Раньше Дэни никогда не пыталась убивать боль таблетками, но почувствовала, что сейчас иначе не спастись. Она выбралась из-под одеяла, в комнате родителей открыла шкафчик, где отец хранил лекарства, нашла супермодный «Нурофен», в кухне проглотила две таблетки, запила водой прямо из носика чайника и присела на стул. Потихоньку боль отступала, но спать уже тоже не хотелось. Хотелось кофе. Дэни нашарила в шкафчике банку, две ложки насыпала в турку, залила водой и опустила на плиту. Вспыхнул огонёк, жалкое подобие пламени костра – или пожара. Захотелось курить, но не было сигарет, никаких, даже самых гадких, даже «Беломора». Смех и грех.
Сон. Откуда он? Он приходит уже не впервые, но впервые он так ярок и ощутим. Отражение прошлого в сильно сгущенных красках. Такие моменты бывали не однажды, когда Дэни вот так бродила под дождём, чтобы протрезветь и не являться домой пьяной в дым, бродила с раскалывающейся головой и адской ломотой и дрожью во всём теле, в промокшей до нитки одежде, со слипшимися грязными волосами. А устав бродить, роняла тело на первую попавшуюся скамейку – и потом боялась подниматься, чувствовала, что упадёт. Упадёт неправильно, сломает себе что-нибудь, а кому дело до пьяного подростка, валяющегося в грязи? Всё это было. Но только теперь к горлу подступила тошнота. Что же это такое? С чего оно началось? Могло ли быть иначе?
Ей было шесть лет, когда она впервые услышала волшебную музыку «Битлз», когда научилась обращаться с проигрывателем и, наконец, читать. Ей было десять, когда ей подарили первый в жизни магнитофон. Так она и жила очень долго в одиноком царстве подростка – отшельника, в тихий книжно-битловский рай которого периодически вламывались Моррисон, Блэкмор, Хэтфилд и Плант; пока только вламывались, пока только эпизодически. Ей было тринадцать, когда она впервые услышала отечественный рок, поняв оттуда далеко не всё, но поняв главное: это – её. Ей было четырнадцать, когда успеваемость в школе с отличной покатилась к посредственной, когда она начала потихоньку зацикливаться на чёрном цвете в одежде и в жизни, когда она впервые засиделась во дворе до полуночи, когда она узнала вкус табака. Жизнь сменила размеренный шаг на стремительный бег и покатилась под откос – с точки зрения благопристойных буржуа.
Как всё это началось? С чего? Трудно было теперь вспомнить что-то конкретное. Всё это – музыка, которую сознание готово было принять целиком и полностью. Одноклассник Лёва Карчевский, первая любовь когда-то и лучший друг теперь, затащил её на их первую тусовку. Вечера, подземные переходы, гитара, Цой и Шевчук, Кинчев и Шахрин, Летов, Янка, Башлачёв… Курение – ещё тайком, чтобы не заметили даже одноклассники. Пьянки – ещё не мёртвые, у кого-то дома, в подъезде, в подвале, на улице. Пальцы раз и навсегда сроднились со струнами гитары, и голос, напевавший когда-то песенки из мультфильмов, зазвенел в подземных переходах. И голова – мысли, чувства, память – рождавшая до этого лишь школьные сочинения, вдруг ни с того ни с сего пролила на бумагу стихи, которые тоже ни с того ни с сего зазвучали песнями, легли на родившиеся вдруг мелодии… Куда-то исчезал контроль. Итогом девятого класса стали почему-то привычные тройки. Повседневностью стали мёртвые пьянки, ночёвки в парадных подъездах, – а родители ничего не говорили. Неужели не знали? Конечно, Дэни оберегала их от любой сомнительной информации о своих похождениях, о своих товарищах и знакомствах. Боря, Аля, Дима, Валя, Саша, Света – имена без лиц и описаний, звучавшие в рассказах в ответ на вопрос «где была». Эти имена почему-то пробуждали доверие отца и мамы. Её отпускали к друзьям ночевать, отпускали в походы – как, почему? Так доверяли? Непонятно. Едва протрезвев, она шла в школу, чтобы снова и снова выслушивать там: «Дэни, что с тобой случилось? Ты так изменилась в худшую сторону! Ты же умная девочка, что происходит?..» Педагоги-специалисты, как им трудно распознать этот переходный возраст, эту инициацию – или гибель, если неверно шагнуть. Стоя перед учителями, слушая их, она больше всего беспокоилась о том, чтобы те через обилие мятных конфет и кофейных зёрен не учуяли-таки винно-водочный перегар. Умоляла лишь об одном, всех, от классной руководительницы до директора: «Не говорите родителям. Пожалуйста, не говорите. Они пожилые люди, вы только им повредите, а мне не поможете». Почему её слушались взрослые люди? Неизвестно. Когда в конце девятого класса её чуть не вышибли из их английской спецшколы за плохое поведение, её спасло чудо, классная вступилась за неё, классная, которая редко их всех понимала, но всегда защищала перед другими. Тут Дэни и сказала себе: «Баста!»
Собственно, это было ещё не «баста». Ведь остались на месте сборища, выпивки и поздние возвращения