думать о дотла пропавших,
о потерянных, забытых,
и о тех, нас обокравших
и безвременно зарывших
мы умрём, цедя проклятья:
не богам – себе подобным,
мы – отродья и несчастья,
жертвы собственной утробы
и пускай потом по ветру
пепел наш уносят смерчи
душ погибших кубометры
грузят в вагонетки черти
день на Святой земле
звёзды светят сквозь застрехи,
сено яблоками пахнет,
шёпот, шорох сна и смеха
под прикрытьем бога Яхве
утром росы водопадом
с вечно юного жасмина,
в храме душно тает ладан,
прячется в тени лощина
день в разгаре, в яром зное,
в неподвижности оливы,
горизонт дрожащий строен
кипарисами на нивах
и прохладен свежий вечер,
полон мудрости и неги,
облака пошли на север,
нежно-белые как снеги
забытая мелодия
а музыка умрёт под снегом,
затихнет в памяти моей,
звучавшая когда-то летом
среди пылающих полей
и вспомнится забытая мелодия,
что высекает нежную тоску,
щемящая до боли – вроде я
опять стою на юном ветерку
пусть валит снег, беззвучно и покорно,
пусть всё вокруг бесцветно и бело,
забытая мелодия упорно
стучится сквозь замёрзшее стекло
и я налью – неважно, что и сколько,
я буду пить мельчайшими глотками,
перемежая лаймовою долькой
и этими, забвенными словами
к Карузо
жемчужный дождь
мешает слёзы девушки с прибоем
– не различить: солёность и отчаянье,
ты остаёшься здесь,
в объятиях Амальфи,
а мне – в Америку,
в тугую неизвестность,
чтоб перепеть её
моя любовь – что плач,
который не погасит пламя,
и, ничего теперь уже не зная,
я сам себе – казнимый и палач
море качает огни
рыбацких судов и моторок,
где-то совсем далеко —
море огней Нью-Йорка,
а здесь, на моём плече
рыдает моя девчонка,
как будто я умер уже
или готов умереть
моя любовь – что плач,
который не погасит пламя,
и, ничего теперь уже не зная,
я сам себе – казнимый и палач
и слава, и счастье – всё фальшь,
правдивы лишь эти слёзы,
и мне ничто не поможет
ни здесь и не там – жаль,
след от моторки, слеза – по щеке,
только это – и есть реальность,
всё остальное – во тьме
штормящих желаний и снов
моя любовь – что плач,
который не погасит пламя,
и, ничего теперь уже не зная,
я сам себе – казнимый и палач
на Рождество
уже