– Кэсси, – тихо сказал папа. – Это насчет твоей матери.
Глава 2
Между «считается погибшей» и «погибла» есть разница – разница между моментом, когда ты входишь в мамину гримерную, залитую кровью, и моментом, когда через пять лет тебе сообщают, что обнаружено тело. Когда мне было двенадцать, тринадцать, четырнадцать, я каждую ночь молилась, чтобы кто-то нашел маму, чтобы полиция оказалась не права, чтобы каким-то образом, несмотря на все улики, несмотря на количество крови, которое она потеряла, ее все-таки нашли. Живой.
В конце концов я перестала надеяться и начала молиться, чтобы нашли ее тело. Я представляла, как меня вызовут опознавать останки. Я представляла, как попрощаюсь с ней. Я представляла, как ее похороню.
Такого я не представляла.
– Они уверены, что это она? – спросила я тихо, но спокойно.
Мы с папой сидели напротив друг друга на качающейся скамейке, подвешенной на крыльце. Только мы и больше никого – максимальная степень уединения, которой можно было добиться в бабушкином доме.
– Место совпадает. – Он ответил, не поднимая глаз на меня – глядя в ночь. – И время тоже. Они пытаются опознать по состоянию зубов, но вы двое столько переезжали… – Внезапно он осознал, что рассказывает мне то, что я и так знаю.
Найти мамину стоматологическую карту будет непросто.
– Они нашли это. – Папа показал мне тонкую серебристую цепочку. На ней висел маленький красный камень.
У меня перехватило горло.
Это ее.
Я сглотнула, отгоняя эту мысль, словно могла забыть ее отчаянным усилием воли. Папа протянул цепочку мне. Я покачала головой.
Это ее.
Я понимала, что мама почти наверняка мертва. Я знала это. Я верила в это. Но теперь, глядя на ожерелье, которое было на ней той ночью, я не могла дышать.
– Это улика, – с усилием выговорила я. – Полиция не должна была отдавать ее тебе. Это улика.
О чем они думали? Я работала с ФБР всего шесть месяцев. Большую часть этого времени я оставалась за сценой, но даже я знала, что нельзя нарушать правила хранения улик только для того, чтобы девочка, потерявшая мать, смогла получить что-то, что принадлежало матери.
– На нем не было никаких отпечатков, – заверил папа. – Никаких следов.
– Пусть оставят себе, – выдавила я, встала и подошла к краю крыльца. – Им может понадобиться. Для идентификации.
Прошло пять лет. Если они искали стоматологические записи, значит, мне там опознавать уже нечего. Остались только кости.
– Кэсси…
Я перестала его слушать. Я не хотела слушать, как человек, который едва знал маму, рассказывает, что у полиции нет зацепок, что они считают нормальным компрометировать улики, потому что никто из них не ожидал, что это дело будет раскрыто.
Через пять лет нашли тело.