И начальник милиции, и прокурор напрягли память, силясь припомнить хоть что-нибудь про лесника Косова, но лишь неопределенно переглянулись друг с другом, а лейтенант, который записывал показания посетителя, оторвался на миг от своих бумаг и проговорил задумчиво, как бы рассуждая вслух:
– Косов… Это не тот, что задержал в прошлом году двоих браконьеров?
– Вот видите, – оживился сразу Никитин, улыбнувшись в первый раз горькой, если не едкой улыбкой, – какой он храбрый и прилежный, оказывается. Даже браконьеров ловит. А меня вот… – Он лишь вяло махнул рукой. – Ладно, чего уж… Так вот, вчера после полудня приехал я на станцию, значит, а там уже пешком через лес двинул к дому Косова. Дорога не близкая, сами знаете. А тут еще дождь. Добрался я до кордона лишь к самой полночи. Небо к тому времени уже прояснилось, луна из-за деревьев вышла. Долго стоял я на той знакомой мне издавна поляне, смотрел на деревья, на травку, а больше на дом лесника, откуда и пошли все мои несчастья. И страшно было мне, и тоскливо, и сердце разрывалось, будто кромсали его ножом…
На глазах у Никитина показались слезы. Он пригнул голову и неловко вытер их рукавом пиджака. Руки его нервно дрожали.
– Когда зашел во двор, – продолжил он с обидой и болью в голосе, – набросилась на меня собака. Хорошо еще на цепи была. Тут и свет в окнах зажегся. Проснулся, стало быть, хозяин. Он сразу-то не узнал меня, принял, видать, за какого-нибудь приезжего, без всяких слов открыл двери, впустил. И когда в избу зашел, не опознал сразу. Лишь когда прошел я и сел на скамейку к самому свету, вперил в меня свои серые, холодные глаза и стоял как вкопанный минуты две, не меньше. Так и занемел прямо. Потом: «Митька, это ты?» – говорит, будто сквозь сон, а сам рукой о спинку стула упирается и тихонько прижимается к ней задом. Сел, наконец, аж дыхание перевести не может. Белый как полотно. Оглядел я его. Стар стал, осунулся, сгорбился даже малость. А каков хват был! И я в те времена был не доходяга, но как смял он меня, как в дугу согнул и бросил на помойку! Гляжу, мало-помалу успокоился. «Зачем пришел?» – говорит, а я ему: «Разобраться нам надо, Михаил… За что ты меня так осрамил и наказал жестоко. Скажи, ведь ты сам тогда убил Ксюшу…» А он лишь губы кривит в усмешке. Чудак, мол, ты… Гляжу, водку выставил на стол, закуску, сесть меня рядышком пригласил. А я и говорю ему: «Нет уж, Михайлушка, спасибо тебе, ты меня вдоволь и накормил, и напоил. Век не забуду. Ты лучше скажи мне, как ты живешь на этом свете после всех своих преступлений,