– А как же работа?
– Работу начинай сегодня же. Рискуй, но начинай. Не думаю, чтобы они быстро добрались до тебя. Я, в свою очередь, тоже потороплюсь. – Шотоев прощально махнул рукой и шагнул в кусты, раздвинул их бесшумно и исчез. Словно бы и не было среднеазиатского кавказца.
Бобылев постоял еще немного, подождал, когда Шотоев отъедет – шум у его машины был едва слышен, не шум, а шорох, потом глянул в одну сторону, в другую, не засек ничего подозрительного и тоже исчез в густых, по-летнему еще свежих кустах – в отличие от кавказца он не имел под руками машины, обходился своими двоими. Но ничего, скоро все изменится, скоро все здорово изменится.
Глава вторая
Семен Лапик сидел на высокой, застеленной пледом панцирной кровати, свесив босые ноги, и держал в руке книгу в черной дерматиновой обложке.
– Слышь, Юр, какие прекрасные слова встречаются, ни в одном языке их нет… Ой, какие прекрасные слова! – Лапик пошевелил пальцами ног и подмигнул своему гостю – давнему, еще со школьной поры знакомому Юрию Бобылеву. – «Визгун» – машина с сиреной, «виталик» – туалет, «влажный» – пьяный, «внутряк» – психика, «прикинуться ветошью» – разыгрывать из себя простачка… А! Красота какая! – Он звонко и дробно, по-девчоночьи как-то рассмеялся. – Люблю родимый русский язык! Хорош он – сочный, образный…
– Я к тебе не за этим пришел, – мрачно, скашливая что-то изо рта в кулак, будто простуду какую, проговорил Бобылев.
– А кашляешь чего? – встревожился Лапик, смешно пошевелил пальцами босых ног. – Не заболел ли?
– Нет.
– А вот какая прелесть, послушай… Как в восемьдесят четвертом году, при Андропове, расшифровывалось слово «водка»? «Всесоюзное одобрение деятельности коммуниста Андропова». Каково? – Лапик вновь коротко и звонко хохотнул. – Прелесть! Есть еще и вторая расшифровка. «Вот он добрый какой, Андропов».
– Не согласен. Лучше и выразительнее матерного языка нет, знаю по себе.
– Матерный язык – на любителя, а этот – на всех. Что такое «внепапочный», а? Ребенок от неизвестного папы.
– Ну ты и… Закинь свой полуматершинник куда-нибудь подальше, иначе я из тебя самого… внепапочного за три минуты сделаю, понял?
– Это, Юра, не полуматершинник, это вообще не матершинник. – Лапик сожалеющее вздохнул, поскреб одной ногой другую и отложил словарь в сторону. – Ладно, давай хряпнем медицинского спирта, настоенного на грецких орехах. Очень полезная для здоровья штука.
– Ну, это все же лучше, чем пустые словеса из рукописного блокнота.
– Зато удовольствия – море. – Лапик спрыгнул с заскрипевшей всеми пружинами панциря койки, поймал ногами домашние тапки.
– Ты чего ложе свое древнее никак не поменяешь?
– А зачем?
– Скрипит уж больно противно.
– Скрип – это голос прошедших лет, звук старины. – Влажные карие глазки Лапика, маленькие, как у китайца, залучились непонятным восторгом, губы