Притаившись под аркой ворот и зорко вглядываясь в пространство двора, я чувствую себя дичью.
Мне надо пробежать метров тридцать.
Я вижу трещины краски на стене крытого вагонкой барака. Я даже различаю на вербе под окнами серый пушистый ворс цветка, высунувшегося из бутона.
Весенний дурман, холодный, свежий, стоит в воздухе. В голове от него делается пусто и тревожно-весело.
Я слышу свист, звякает о землю планка, и двенадцать палочек разлетаются веером. Мальчишки несутся врассыпную, и пока они прячутся, а водящий подбирает палочки, я припускаю по доскам, проложенным через лужи.
Шмыгнув мимо многолюдной кухни, перевожу дух в полутьме длинного коридора и вкрадчиво стучу в дверь.
Скудная мебель сдвинута на середину комнаты. На столе – табуретка, женщина в темных сатиновых шароварах, стоя на табуретке, белит потолок. Она застывает, глядя на меня с равнодушным любопытством, и мел капает с кисти на ее голые сильные руки.
– Здравствуйте… Вы – мама Коли Зуева?
С топчана на меня таращится малыш. Голова его замотана пуховым платком, отчего она кажется огромной.
– Меня из школы послали…
Женщина морщится, поправляя съехавшую на лоб косынку. Она слезает на пол, застеленный газетами, и, оторвав клочок, торопливо обтирает пальцы.
– Нашкодил, что ль? – спрашивает она, не поднимая глаз.
Я мнусь, не зная, как подступиться.
– Просто на него Губайдуллин плохо влияет… – нежно объясняю я. – Он ведь может учиться, когда захочет. Никто его исключать не собирался, мы только хотели, чтоб он двойки исправил, потому что конец года скоро. Мы же его товарищи, правда?
Она слушает меня с тревогой и неприязнью.
– И мы за него болеем, а Губайдуллин сам не учится и других тянет назад…
– Маш, у тебя перловка есть? – В дверь заглядывает девушка, и газеты шуршат, всколыхнувшись на сквозняке. – Займи стакан.
Малыш хнычет. Сунув ему прищепку для белья, Копейкина мать сообщает со странной, как будто злорадной усмешкой:
– Мой-то допрыгался. Выключать его хотят. Дружка себе нашел, с Губайдуллиным сынком, говорят, снюхался…
Девушка косится на меня:
– Чего ж ты ябедничаешь? Сам небось такой же охламон.
– Ничего я не ябедничаю, – обижаюсь я. – Мне просто как члену совета дружины поручили. Мы в одном классе учимся… с Колей.
– Кутузка по нем плачет, по Губайдуллину, – размышляет соседка. – И вся семейка-то – прямо кодла. Ты, Маш, сходила бы к участковому, ей-богу, дали бы ему годика три, чтоб прочухался…
Мать Копейки вздыхает, и, как эхо, вздыхает девушка. Вздыхаю и я.
– Звать-то вас как? – спрашивает она нерешительно, и я заливаюсь краской.
– Грешилов Алексей…
Девушка всплескивает руками:
– Это в управлении у нас секретарша – твоя мать, что ли, сидит? На машинке печатает?
Теперь они обе рассматривают мое пальто и меня.
– Перловки дашь? – спрашивает девушка.
– На кухне там, в моем столе.
– Плюнь,