самой минуты, пока я не сделался сотрудником «Отечественных записок»). Один раз (почему же не двадцать тысяч раз?) можно было перевести английский роман по такой системе; но, взявшись за роман другого писателя, нужно было или бросить совсем прежнюю систему просторечия (нет нужды, что оно есть в оригинале), или придумать что-нибудь новое. Этого не сделал г. Введенский (и не сделает); он начал переводить Теккерея точно так же, как перевел Диккенса: тот же язык, те же ухватки, тот же юмор (нет, уж вовсе не тот, прошу извинить); тонкое различие
наивного, бесхитростного (!! Вот что значит не читать английских писателей в оригинале!) Теккерея от глубоко шутливого Диккенса исчезло совершенно (зато какая удивительная наивность в «Ярмарке тщеславия»!). Потом г. Введенский уже чересчур часто употребляет просторечие (так же, как Теккерей пользуется им гораздо чаще, чем Диккенс): у него действующие лица не пьют, а запускают за галстух, не дерутся, а куксят (то есть, Lick) друг друга… Некий набоб Джозеф, одно из лучших лиц романа, в порыве нежных объяснений (нет, в буйном порыве пьяного восторга, потому что у Джозефа не ворочался язык, и он уже не мог стоять на ногах), называет девицу, в которую он влюблен,
душкою и
раздуханчиком (это следовало напечатать с разделением слогов, так же, как у Теккерея: did-dle – diddle – darling). Выражения эти довольно смешны, но можно было бы употреблять их пореже. («Современник», т. XXI, стр. 93 в «Современных заметках».)