– Ветрова, куда пошла?! —раздался знакомый рёв из покинутой монстром палаты и оттуда вылетел Петрович. Он был в гневе. В полтора прыжка преодолев расстояние до существа, он отважно схватил его в охапку и поволок обратно. Пленённый гуманоид засучил ножками в воздухе и на мраморный пол, высекая искры, рухнули два больших железных тапка (по крайней мере, мне они таковыми показались). Нагнувшись над одним из них, я с удивлением признал в предмете банальное больничное судно (не путать с судном, которое корабль: больничное судно по морям и рекам не плавает, оно выполняет куда более важную задачу – заменяет лежачим больным унитаз, принимая в себя их естественные отправления…) Я с интересом прислушался к диалогу Петровича и разутого пришельца:
– Бабуля, я же говорил: нельзя вставать. И ходить нельзя! —это Петрович.
– Сынок, я ж тебя спрашивала, как же мне по нужде-то ходить! Ты мне сам сказал, мол, ходи, бабка, в судно. Ну дык, я, стало быть, одела его, да и пошла. Только уж не обессудь, милок, в одном судне страсть как неудобно было иттить, так я у соседки второе взяла!
Петрович взвыл:
– В суднО, я говорил, в суднО, а не в суднЕ!
Со стороны ординаторской раздалось дружное ржание. На шум в предвкушении дармового зрелища, выползли скучающие коллеги. Пользуясь общей суматохой, я по стеночке проскользнул внутрь. Свою одежду нашёл почти сразу и, наконец-то, привёл себя в достойный вид.
Надо бы, всё-таки, поговорить с Викой. Два месяца прошло с того памятного вечера, когда я внезапно обнаружил её в нашем отделении. И два месяца я трусливо избегал встречи с ней. Ни тогда, когда она лежала у нас, ни позже, когда её перевели в кардиологию, ни уж тем более, когда она выписалась, я не нашёл в себе сил и смелости подойти и поговорить… Мужа её видел один раз, мельком, когда он приходил её навестить, а вот её саму – не сложилось. Да, может быть, оно и к лучшему…
Но вот теперь, пожалуй, время настало. Я решительно направился к Викиной палате.
Она спала. Но от той безмятежности, с которой она дремала тогда, в первый свой визит к нам, ничего не осталось. Сейчас Вика полусидела в кровати, подпёртая несколькими подушками; дыхание её было хриплым и частым. Посиневшие губы жадно хватали кислород, непрерывно поступающий в прозрачную маску на её лице. Некогда мягкие черты заострились так, словно за эти два месяца она прожила лет тридцать.
Мало что напоминало в лежащей передо мной умирающей женщине ту, по которой я сходил с ума пятнадцать лет назад… и всё-таки, я не мог оторвать от неё глаз. Взяв Вику за руку, я попытался найти пульс. Он был неровным и слабым, а сама рука – совершенно ледяной. Сколько же ещё? Месяц? Вряд ли больше. Значит, у меня есть тридцать дней, чтобы спасти мир. И Вику. Я невольно усмехнулся: герой собрался в поход. Голливуд отдыхает.
– Спаси меня, Пашка! —Голос Вики прошелестел так тихо, что поначалу я подумал,