Я много раз расспрашивала маму о ее семье. Эту тему я поднимала с большой осторожностью, тщательно анализируя настроение и выражение ее лица, прежде чем отважиться заговорить. Чаще всего она просто вздыхала, печально качала головой и говорила: «О, Джесс, милая, давай не будем ворошить прошлое, ладно? Есть вещи, которые лучше оставить похороненными».
Но в последние годы мне удалось кое-что узнать о той части семьи, с которой меня разлучили. Карен и моя мать, сестры-близнецы, выросли в Бэк-Бэе[5], престижном районе Бостона. Когда-то они были очень близки, можно сказать, неразлучны, как и положено близнецам. Я так и не сумела выяснить причину их размолвки, но знала, что разрыв был необратим, по крайней мере с точки зрения моей матери.
У Карен и ее мужа Ноя не было детей, и они посвятили свою жизнь карьере корпоративных юристов. Они по-прежнему проживали в Бэк-Бэе с моим дедушкой в особняке из коричневого камня. Поскольку дед оказался по другую сторону семейной пропасти, с ним я тоже никогда не встречалась – хотя он, по-видимому, страдал старческим слабоумием и вряд ли смог бы понять, кто я такая, даже если бы мне разрешили видеться с ним. Я очень быстро усвоила, что лучше не упоминать о нем – следующие за таким разговором мамины запои всегда заканчивались плачевно, и мы с ней не общались по несколько дней.
Моя мать стояла в одном ряду с Пиноккио среди самых отъявленных лжецов. Она могла притворяться, что не скучает по своей семье, но это была полная чушь. Я росла в маленьких квартирках, разбросанных по всей стране, и часто лежала без сна рядом с мамой в нашей общей постели, вдыхая запах алкоголя, которым она обдавала меня, когда разговаривала во сне. Имя Карен, произнесенное в отчаянии, звучало почти каждую ночь. Но любой посторонний, ставший свидетелем цепочки событий, последовавших сразу за смертью моей матери, никогда бы не заподозрил, что Карен была мне практически чужой: она появилась на пороге нашей квартиры всего через несколько часов после того, как услышала страшную новость и обняла меня как родную дочь.
– О, Джессика, бедняжка, мне так жаль! – Она поцеловала меня в макушку и прижала к себе, будто в самом естественном порыве.
В оцепенении, в состоянии шока и отрицания я позволила ей сделать это. Как позволила и многим людям заняться делами, в которых мне, вероятно, следовало бы принять активное участие. Организация похорон, расторжение договора аренды нашей квартиры, исполнение завещания, мои приготовления к поступлению в колледж – все это взяла на себя Карен, а я лишь рассеянно наблюдала за происходящим из какого-то полупрозрачного кокона. Если я что и узнала о горе, так это то, что мир не останавливается, хотя и кажется, будто должен бы остановиться.
Я