Скажете мистика? Возможно. Но ведь мистика – всего лишь то, что неподвластно рациональному человеческому разуму…
А одной тайной в истории, все-таки, стало меньше! Во всяком случае, для меня самой…
1
– Как мне надоел дождь, Савва, кабы ты знал! Поливает, будто осень на дворе. Тоску навевает!
– Зинаида, голубушка моя, такой дом тебе построил, вся Москва только о нем и говорит, а ты еще смеешь о тоске рассуждать? – коренастый мужчина средних лет смотрел смеющимися глазами. (1).
– А тебе не приходило в голову, Саввушка, что я могу просто по тебе тосковать? Ты вечно пропадаешь по своим делам, а мы с детьми только то и делаем, что вспоминаем, когда видели тебя в последний раз. Вскорости забудешь, как выгляжу! – повернувшись к зеркалу, Зинаида привычным движением заколола шпилькой темные волосы и довольно глянула на свое отражение.
– Да уж, забудешь, как же! – Савва порывисто обнял жену. – Не для того, наверное, тебя у племянника увел! (2).
– Пусти! Все кости переломаешь! – шутливо хлопнула она мужа по спине. – Силища-то какая! Пусти, говорю!
Савва нехотя разжал руки и, уже отходя в сторону, подхватил со столика, инкрустированного светлым деревом, томик в кожаном переплете.
– Никак Пушкина читаешь? – поинтересовался он, перелистывая страницы.
– Перечитываю. Ты-то всего Пушкина наизусть знаешь, а у меня в голове свободного места уж не осталось. Все, куда ни глянь, хлопоты да дела. Суета одна, ей Богу!
Заметив, как Савва, захлопнув книгу, прикоснулся к серебряной цепочке, явно намереваясь вытянуть часы из кармана жилетки, Зинаида замолчала.
– Так что ты говорила? – Савва отпустил цепочку и, неловко повернувшись, едва не опрокинул с подставки вазу с фарфоровыми цветами. Заметив укоризненный взгляд жены, недовольно поморщился. Россыпь фарфоровых безделушек, заполнивших дом, была предметом его раздражения. У Зинаиды, определенно, отсутствовало чувство меры. Спальня из карельской березы с бронзой, мебель, покрытая голубым штофом – куда ни шло, но обилие фарфора, из которого были сделаны стоящие на столиках вазы, бесчисленные крохотные статуэтки и даже рамы зеркал – очевидный признак тщеславия и дань показной роскоши – пошлой и чрезмерной. Сам он, напротив, предпочитал строгий английский стиль во всем – и в одежде и манере поведения. Любовь ко всему английскому появилась еще в молодости, когда, закончив физико-математический факультет Московского университета, уехал изучать химию в Кембридж, где стал специалистом по красителям, и получил даже несколько патентов за изобретение. Ему нравилась английская обязательность, деловая хватка, неспешность в поведении и сдержанность в проявлении чувств. Глядя, как ревниво охраняют англичане все, связанное с традициями и собственным внутренним миром, он невольно сравнивал их с русскими,