Свет продолжал дрожать, и маркиз, сделав неровный шаг к микрофону, отчётливо сказал:
– Дамы и господа… моё объявление… состоится… чуть позднее.
Он кивнул оркестру, но тот лишь неуверенно взял нотный аккорд. Бальный зал дышал какой‑то новой, неприветливой тишиной. Ни одна свеча не покачнулась, но в воздухе витала угроза, словно невидимый дирижёр приготовил гостям совсем другую партитуру.
Жюли чётко уяснила одно: мирной ночь уже не будет. За пышным карнавальным сиянием раздался первый неслышный треск ледяной плиты, что скоро лопнет под давлением тайн. И когда она направилась к дверям, чтобы сменить плёнку в камере, ей показалось, что сквозь гул шагов она слышит шелест страницей‑то записной книжки – будто кто‑то раз и навсегда поставил крестик напротив чьего‑то имени.
Глава 6. Внезапное отключение света и убийство
Полночь подошла незаметно, как злоумышленник в шёлковых тапочках. Жюли вышла из небольшого вестибюля, сменив карту памяти, и обнаружила, что бальный зал уже дышит особым наэлектризованным ожиданием: оркестр смолк, гости сбились в полукруг у сцены, маркиз де Лабор готовился вновь вступить в слово. От завывающего за окнами ветра пламя факелов во дворе покачивалось, отбрасывая дрожащие всполохи, словно фигурки тени, которые уже репетируют грядущую трагедию.
Маркиз поднялся на помост. На дне его бокала играл рубиновый блик, как капля уже пролитой крови. Элоиза стояла в первом ряду – белая, как ангел из мрамора; Жак – чуть позади, взгляд его скользил по залитым светом кольцам люстр, словно вычислял кратчайший путь для отступления. Мэр Бурже теребил манжет, виконтесса устроилась у колонны, где тени скрывали ее лицо.
Жюли поставила камеру на режим серийной съёмки. Внутри вспыхнула мысль: места на карте вроде достаточно, но останется ли памяти, чтобы снять «важное объявление»?
– Дамы и господа, – начал маркиз, глубокий голос его дрогнул, – я благодарю вас за щедрость. Однако…
Он не успел закончить. Люстры мигнули раз, другой – и потухли. В зал ворвалась густая темнота. Кто‑то выронил бокал – звонкое стекла разбилось об пол. Раздались тугие, медлительные шаги, потом поспешные и тяжёлые, будто взмах кинжала расколол воздух.
И мужской крик, хриплый: – «Не надо!..»Потом – женский стон, короткий, сдавленный.
Жюли судорожно щёлкнула затвором – рефлекс фоторепортёра. Но камера, не видя ничего, улавливала лишь чёрный коридор с его необъятной пустотой.
Свет вспыхнул, словно ничего и не было. Только зеркала по‑прежнему дробили пламя, словно мечи гладиаторов. А вид помоста, где стоял маркиз, заставил зал замереть.
Маркиз де Лабор лежал на спине, тросточка отлетела к микрофону, а на его белоснежной сорочке расползалось алое пятно. Лезвие тонкого кинжала всё ещё торчало между рёбер, словно издевательски подпирая сердце.
Элоиза упала на колени, крик её захлебнулся в