– Скажи: для чего люди живут на свете?
Минька виновато посопел носом, помялся, не обронил ни звука.
– Не знаешь?
– Не, – сознался Минька.
– А я знаю.
Минька ничуть не удивился, скучненько, без интереса, вежливости ради выдавил из себя:
– Для чего?
– Ни для чего! – торжественно объявил Дюшка. – Просто так живут.
И опять никакого впечатления, Минька безучастно поморгал бесцветными поросячьими ресницами.
– Родились сами по себе какие-то клопы – и я, и ты, и все на свете. Вот и живем. А подумаешь, так и жить не хочется.
Минька судорожно вздохнул, опустил лицо и тихо, глухо, как из подвала, вдруг признался:
– И мне, Дюшка, тоже.
– Чего – тоже? – насторожился Дюшка.
– Тоже жить не хочется.
Одно дело, когда так говорит он, Дюшка, вчера прочитавший умную книгу, получивший право глядеть свысока на весь род людской, другое – Минька, таких книг не читавший, ничего не знающий, значит, и не имеющий никаких прав страдать, как страдает сейчас Дюшка.
– Это почему же тебе-то?..
– Да отец с матерью все… Жизни нет, Дюшка. Минька поднял глаза, влажные, но не собачьи, а загнанные, как у раненой птицы. Птичье, беспомощное и в бледном до голубизны лице, в торчащем носе. И Дюшка вспомнил, что он до сих пор и не знает толком, почему тогда расплакался Минька. Даже забыл об этом… «Для чего живут люди на свете?»
– Мамка каждый день плачет. Отец ей жизнь загубил, Дюшка.
– Как – загубил?
– Да женился на ней.
– Женился и не любит, что ли?
– Любит, очень любит. То и беда, Дюшка, так любит, что без матери умрет.
– Это же хорошо, Минька.
– Плохо, Дюшка. Отец от этой любви вроде заболел, делать ничего не хочет. У меня вон ботинки рваные, у матери платья нового нет, а он… любит, видишь ли.
– Недобрый он, что ли?
– Добрый, Дюшка. Только это все равно плохо. От его доброты все и получается не как у людей. Я ненавижу его, Дюшка!.. – Слезы в синих глазах и срывающийся, захлебывающийся голос: – Думаешь, за доброту ненавидеть нельзя? Можно!.. Он добрый, а плохой. Все из-за него над нами смеются, над матерью тоже. Мать каждый день плачет, Дюшка. Отец ей жизнь загубил. Она и сейчас еще красивая, а он?.. Погляди, как мы живем, мамка себе платья купить не может. Если б еще пил отец, как другие, так не обидно.
И тут стукнула дверь на выходе: топ, топ, топ – по ступенькам крыльца. И по улице словно дунул свежий ветерок – мимо пробежала Римка Братенева, крикнула на ходу:
– Чирикаете, чижики! В школу опоздаете!
Она сняла сегодня тесное зимнее пальтишко, в коротенькой курточке – освобожденная, летящая. Топ, топ, топ! – по дощатому тротуару прозрачные звуки. Топ, топ – по всей улице, словно музыка. Освобожденная и чуточку нескладная. Уносит сейчас летящим наметом свою хватающую за душу нескладность.
«Чижики!» – подумаешь, задавака.
От Минькиных слов съежилась, погасла разгоревшаяся