– А может, поменяемся? – сделал я предложение новгородцу. – Я тебе рубаху – ты мне раба.
– Окстись, Лексей. Где это видано, раба за рубаху. Раб три гривны стоит, а дюжина рубах и на гривну не потянет, – не моргнув глазом, соврал купец.
– Пахом Ильич, я не хочу бахвалиться, но таких рубах больше нигде нет, ты это уже понял, поймёт и другой. Эти сорочки покупает только князь, ну может, ещё очень богатый купец, сам китайский император носит их, а его ближние сановники не могут себе этого позволить. Платки, так вообще отдельная тема.
– Гривну за дюжину скурт и половину за платки. Возьму всё! – Вроде как из милости предложили мне.
– Три сорочки за двух рабов, а за трёх добавлю платок, – стал опускаться в цене.
Хотелось поставить точку в сделке, да куда уж там. Новгородец уходил к ладье и с кем-то советовался. Два раза мне подводили группу людей, но каждый раз я указывал на необычайную худобу, и всё начиналось заново. Торговаться мы закончили только когда по какому-то поданному Пахомом знаку его стали звать снять пробу приготовленной каши. Один раб мне обошёлся в один платок и три рубашки, которые купец стал называть новым словом «сорочка». На обмен были заявлены десять человек, которые остались сидеть прямо напротив шатра. Достав блокнот из кармана, я стал писать договор мены, привычка оформлять сделки оказалась сильнее реалией. Заглядывая в мою писанину, Ильич поинтересовался, что я делаю?
– Как что? Договор сейчас составим, вдруг ты передумаешь, а потом скажешь, что ничего не было. Verba volant, scripta manent[2], – пришлось пояснить, что вызвало не только улыбку, но и смешок.
– Это ни к чему. Ударили по рукам и достаточно, видаков вон, полная ладья. Чем ещё сможешь меня удивить, византиец?
– Много