Это кажется абсурдом, ведь публика состоит всегда из самых разнообразных элементов. Человек, сидящий на скамейке рядом со мной, не имеет никаких интересов, соприкасающихся с моими, а я не имею ни малейшего представления о душе дамы, которая сидит там в ложе. Все это так, и все же Фрателлини с наивной уверенностью ребенка находят тон, созвучный каждой душе.
Люди сидят в амфитеатре – все эти люди когда-то были детьми. И Фрателлини – сами дети – умеют на час обратить всех снова в детей, играть с ними, как играют с детьми, и сломанное петушиное перо становится тогда предводителем индейцев, а мусорное ведро – стреляющей пушкой. Я вижу в клоунах совершенно иное, чем то, что представляется моему соседу, и каждый из нас переживает это по-своему. Но есть для нас нечто общее – это фантастика детской игры, бессознательно превращающаяся в действительность.
Это сказочный мир для одного, страшный гротеск для другого. Из самого простого, из повседневной обыденности вырастает дикая фантастика. Вот, например, сцена фотографирования: Альбера хотят сфотографировать, Франсуа устанавливает аппарат, Поль рядом с ним приготовляет магний: это делается медленно, с постоянными перерывами и задержками; вдруг загорается магний, взрыв – и бедный Поль взлетает в воздух. Взорванный, он исчезает в дыму. Оба оставшихся брата в ужасе; и вот начинается дождь: падает рука, нога, голова, наконец туловище. Они собирают брата по кускам, складывают все на носилки. Начинается траурная процессия с воем и причитаниями. И вдруг мертвый, разорванный Поль оказывается среди них и, причитая больше всех, идет за своим собственным трупом.
Это лишь одна из сцен, а их ведь больше сотни. К тому же еще – пародийные танцы, музыкальные безделушки, всевозможные гротески и интермедии. В них чувствуется иногда чисто шекспировский тон, иногда они напоминают Андреаса Грифиуса[10] или Сервантеса, а иногда, довольно редко, и Мольера. Но в какой-то момент это снова Чарли Чаплин, Литтл Тич[11] и Билли Сандей[12].
И все же постоянно в их игре проходит какая-то гофмановская нить: фигуры в стиле барокко из «Сеньора Формика» и «Принцессы Брамбиллы»[13] в тысяче разнообразных воплощений – то в приятной грациозности, то в ночном кошмаре, то в неуклюжей мужицкой хитрости, то в шутовской фантазии. Пульчинелла и Панталоне, Арлекин и Фракассо, Скарамуш и Бригелла