Временами от голода и слабости я впадал в полузабытье. В минуты прояснения сознания передо мной с какой-то необычайной отчетливостью проходила вся моя жизнь. <…>
Лежа с закрытыми глазами в углу каземата, вспомнил десятки родных лиц – бывалых комбатов, опытных командиров, молоденьких лейтенантов, рядовых бойцов и сержантов. Многих, очень многих я знал по фамилии, почти всех – в лицо. Где они сейчас? Что с ними? Чего бы я ни отдал, чтобы оказаться вместе со всеми людьми, разделить с ними общую судьбу, как бы тяжела и трагична она ни была.
Нет, не смерть меня страшила тогда. С мыслью о ней, как о неизбежной, все мы, защитники крепости, давно примирились. Тяжело было умереть безвестным, вдали от своих, окруженным и затравленным врагами. «Только подороже отдать свою жизнь, – размышлял я, – это последнее, что ты можешь сделать для родной страны, для своего народа».
И рука, даже в часы забытья, инстинктивно нащупывала оружие, которое у меня осталось: два заряженных пистолета и пять гранат… С ними я собирался достойно встретить свой смертный час».
Сегодняшний сытый обыватель, сидящий на диване в квартире своих родителей у телевизора или за компьютером в очередном офисе в качестве планктона, скорее всего, покрутит своим белым, мягким и пушистым пальчиком у виска. Ему сложно понять майора Гаврилова. Вот сотрудничество генерала Власова с немцами как-то более доступно современному интеллекту. Понять же человека, умирающего от голода и сражающегося до последнего патрона, до последней капли крови под ежеминутным страхом смерти в крепости, которая давно взята, это звучит скорее фантастически и как-то совсем запредельно. Но ведь очень многое из нашего прошлого, что когда-то не вызывало не то чтобы удивления, а было той самой нормой именно для русского и советского человека, теперь удивляет. И действительно, есть в жизни доступное одним и недосягаемое для других!
Последний бой
Гаврилов не терял надежды выбраться из крепости. Он продолжал бороться за жизнь, но был уверен, что если придется, то отдаст ее как можно дороже.
День за днем Петр Михайлович ел комбикорм, а ночью пил воду из канала до тех пор, пока не началась острая резь в желудке, которая постепенно причиняла ему нечеловеческие страдания. И что он только не делал, чтобы не выдать себя. Удерживаясь от стонов, он кусал губы, но снова впадал в полузабытье, а приходя в себя, с трудом шевелил руками.
Однажды он очнулся от громких голосов: «Гитлеровцы разговаривали совсем рядом и шли прямо в мой каземат. Их, очевидно, привлекли мои стоны: они и меня самого часто заставляли пробуждаться. У моей двери раздались шаги кованых сапог. Значит, наступил мой последний бой. Я собрал остаток сил и, приподнявшись на локте, нажал на спусковой крючок пистолета. По раздавшимся воплям понял, что обойма выпущена не впустую.
Я не помню, сколько времени продолжался этот последний бой: может быть, час, а может быть,