Озвученные Душечкой сентенции антрепренера носят весьма относительный характер: она «говорила своим знакомым, что самое замечательное, самое важное и нужное на свете – это театр и что получить истинное наслаждение и стать образованным и гуманным можно только в театре». Она считала, что «Фауст наизнанку» или «Орфей в аду», которыми пренебрегает публика, подлинные произведения искусства, а не «какая-нибудь пошлость», хотя «Орфей в аду» и «Фауст наизнанку» всего-навсего оперетки невысокого пошиба.
В роли антрепренерши Душечка вела себя не самым лучшим образом: «на репетициях вмешивалась, поправляла актеров, смотрела за поведением музыкантов», да и испытать ей пришлось более расстройств, чем радости: когда в местной газете неодобрительно отзывались о театре, то она плакала и потом ходила в редакцию объясняться». Актеры, которым она давала потихоньку от мужа взаймы, «случалось ее обманывали».
Истины управляющего лесным складом были, так сказать, более широкого хождения: «Всякая вещь имеет свой порядок, и если кто-то из наших ближних умирает, то, значит, так богу угодно, и в этом случае мы должны себя помнить и переносить с покорностью». Истины управляющего были непреложнее, объективнее: «лес с каждым годом дорожает на двадцать процентов».
Теперь уже Оленька не объяснялась в редакции, не тревожилась о мнении публики, не всхлипывала тайком, а олицетворяла собой правильный образ жизни, житейское преуспеяние, достаток и покой: вместе ходили и в баню, и в церковь, «шли рядышком, с умиленными лицами, от обоих хорошо пахло, <…> во дворе и за воротами на улице вкусно пахло борщом и жареной бараниной или уткой, а в постные дни – рыбой, и мимо ворот нельзя было пройти без того, чтобы не захотелось есть. В конторе всегда кипел самовар, и покупателей угощали чаем с бубликами».
Гармония семейной жизни и доверие к ней были так велики, что визиты квартиранта в отсутствие мужа не смущали ни Оленьку, ни ее супруга, ни самого ветеринара, несложившуюся семейную жизнь которого и его оставленного сыночка супруги обсуждали так горячо и заинтересованно, что «оба становились перед образами, клали земные поклоны и молились, чтобы бог послал им детей…».
Третья история любви, как и полагается в фольклорной, мифопоэтической традиции, стала для Душечки роковой. У Чехова сводятся воедино оба сказочных значения третьего сюжетного шага. Душечка здесь, в любви к ветеринару Смирнину, – получает одновременно и наказание, и воздаяние: ветеринар бросает Душечку, но он же дарит ей ребенка, которого она может любить такой любовью, о которой она «всю жизнь мечтала», причем ребенка героиня обретает сказочным, мифопоэтическим образом – «через дарение».
Третья любовь Душечки греховна и наказуема и вместе с тем – свята и безгрешна. Любовь без брака не освященная церковью, невозможна, но: «Другую бы осудили за это, но об Оленьке никто не мог подумать дурно». Почему?