Красная стрела. 85 лет легенде. Сборник

Делать уже было нечего, не бежать же обратно, и, довольно быстро покончив с бюрократическими процедурами, я отправился в город. Оказалось, что брежневская уродина стоит посреди девятнадцативековой застройки и до центра Праги – два шага. Мгновенно эти два шага преодолев, я оказался на улочке, полной дворцов, причем чем дальше, тем дворцы становились старше и барочнее, а улицы уже и живописнее. Я тут потерялся и, не без удовольствия плутая в этом лабиринте, вдруг оказался перед охренительнейшим барочным дворцом. Как гласила табличка рядом, это был дворец Клам-Галлас, и перед порталом дворца, под ногами огромных мужиков, держащих на плечах балкон с вазами, очень тяжелый, поэтому мускулы на их телах угрожающе вспухли, готовые в любую секунду лопнуть, а взгляды, на тебя устремленные сверху, были строги и взыскательны, как у мучеников, я понял – участь моя решена.

      Прага засосала меня. Закрутила, завертела. Я, как поезд после Чопа, сбросил с себя все кули и узлы, и Прага напитала меня легкостью и счастьем одиночества, похожим на невесомость. Удовольствовавшись озарением rotated, подаренным мне Кундерой, я понял, что мои обязательства перед рудольфинским маньеризмом выполнены, и, наплевав на все занятия, я целыми днями шлялся по Праге, в свою брежневскую уродину возвращаясь поздно, чтобы только спать завалиться, так что ни с кем из обитателей уродины не познакомился и не общался. Я растворился в городе, а город вошел в меня и все время бередил меня, каждую мою клеточку, и плоть, и кровь, и душу, ибо “живейшее из наших наслаждений кончается содроганием почти болезненным”. Снега не было, но была зелень еловых ветвей в церквах, и вертепы, и ангелы на куполах и колоннах, вся полагающаяся рождественская красота. Город мне не надоедал, мне хотелось всё постоянного повторения встреч с ним, а желание повторения и есть счастье. Меня этому тоже Кундера научил.

      Все обязательства растаяли, исчезли, а вместе с ними исчезла и реальность. Я погряз в безделье. Мне нравилось поздним вечером, когда толпа туристов пропадала с улиц и даже Карлов мост был пустынен, стоять на мосту над Кампой, освещенной желтыми кругами фонарей, и слышать звонкие гортанные голоса девушек и юношей, прогуливающих внизу, вокруг площади, своих собак. К юношеской звонкости примешивалась особая славянская мягкость, напоминавшая мне о “«Адзьу» с призывным и протяжным «у»” из “Смерти в Венеции”, и звук голосов сливался с матовым блеском старинной мостовой, высвечиваемой фонарями, с темными силуэтами святых на мосту на фоне черной воды и с вывеской кофейни под названием “У трех страусов”, здесь же, под мостом, и находящейся. Голоса, свет, святые, страусы – все было совершенно и ирреально.

      Мне страшно захотелось перечитать “Зимнюю сказку” Шекспира по-английски. Все же эта пьеса – самая прекрасная мифологема Богемии, да и название у нее замечательное, сыплется мелкий снег, и все пропитано сентиментальным умилением, являющимся оборотной стороной жестокости, хотя в пьесе герои глуповаты, муж