Громовые раскаты за окнами заглушили даже вопли попрошаек и лоточников, оглашавшие Солнечную. Ребятишки беспокойно заерзали на скамьях, и Шелк после краткой заключительной молитвы распустил учеников по домам.
За дверьми мантейона забарабанили оземь, превращая в грязь желтую пыль, горячие, крупные капли дождя. Высыпавшие наружу ребятишки помчались вдоль Солнечной кто влево, кто вправо: задерживаться ради игр или болтовни, как бывало порой, сегодня не захотелось никому.
Сибиллы остались в мантейоне, помогать с жертвоприношением. Рысцой добежав до обители авгура, Шелк натянул церемониальные перчатки из плотной кожи и вынул из клетки ночную клушицу. Птица тотчас же, словно гадюка, клюнула его, целя в лицо. На палец левее, и длинный, зловеще багровый клюв угодил бы прямиком в глаз.
Крепко сжав голову птицы в обтянутой кожей ладони, Шелк посерьезнел, напомнил себе, сколько авгуров погублено животными, предназначавшимися в жертву богам: редкий год обходился без того, чтоб кого-либо из его злосчастных собратьев где-либо в городе не стоптал, не поднял на рога жертвенный лось или бык.
– Не смей клеваться, скверная птица, – пробормотал он себе под нос. – Или не знаешь, что, изувечив меня, будешь навеки проклята? Что за такое тебя забьют насмерть камнями и дух твой отдадут демонам?
Однако ночная клушица щелкала клювом, без толку била крыльями, пока Шелк не прижал сопротивлявшуюся птицу локтем к левому боку.
Тем временем сибиллы разожгли на алтаре, в жаркой, душной полутьме мантейона, жертвенный огонь. Стоило Шелку войти внутрь и торжественно, словно возглавляя процессию, направиться к алтарю, они закружились в неторопливом танце, хлопая подолами складчатых черных юбок, глуховато, нестройно затянув на три голоса зловещий, древний, как сам круговорот, ритуальный напев.
Костерок оказался совсем невелик, и лучинки благоуханного кедрового дерева уже пылали вовсю.
«Придется поторопиться, – подумал Шелк, – иначе жертвоприношение свершится при угасающем пламени, а знамения хуже еще поди поищи».
Взмахнув жертвенной птицей над пламенем, он произнес кратчайшее из обращений к богам и зачастил весьма далекой от размеренности скороговоркой, отдавая наказы:
– Слушай же, птица: твой долг – поговорить с каждым из встреченных богов и богинь, поведать им о твердости нашей веры, о нашей верности и великой любви. Передай также, сколь благодарен я им за безмерное, незаслуженно явленное мне снисхождение, расскажи, как горячо все мы жаждем их появления в сем, нашем Священном Окне. Слова мои непременно передай Всевеликому Пасу, Отцу Богов, и царственной супруге Всевеликого Паса, Змееподобной Эхидне. Перескажи их также Испепеляющей Сцилле, и Предивной Мольпе, и Черному Тартару, и Безгласному Иераксу,