Это была обычная, рядовая запорожская казнь – сколько даже старшины и кошевых запорожских утоплено так в водах отцовских Днепра и в притоках его, не считая посполитых и охочекомонных, чинивших неправды, либо дрогнувших душой в этом суровом мире и времени.
– Вот и вы уже множите зло, – сказал козакам Павло, что вернулись от Тясмина, – или мы – ляхи?
– Так что же, пан гетмане, – выкрикнул русоголовый молодой козачина, – подставим левую нашу ланиту?! Альбо пойди ныне и сдайся на милость панам, и сверх приими костел, – гадаешь, не уморят они твою милость по подобию Криштофа-Федора?
Кто-то на это смеялся.
Лицо Павла потемнело. Красные круги застили свет, небо и землю.
– А ну, джуры, – кивнул он гайдукам, – подайте сюда того умника!
Джуры прыгнули прямо в толпу. Козачина пытался бежать, но смеющийся люд так густо стоял, что джуры быстро настигли его.
– Скидывай шаровары! – приказал Павло, сматывая с пудового кулака нагай. – Посмотрим, что у тебя там за ланиты!..
Рада подзадоривала крикуна и смеялась.
– Батьку, я краще накладу дурной своей головой, – сказал козачина, – Но позорить себя не дам!
– Добро, – в душе Павло уже отошел, смотрел на хлопца лукаво, – милую тебя данной мне владой. Но милуй, сынку, и ты, если будет змога и сила. Бога, имя чье носим, – не забывай.
Козак спрыгнул с помоста, сверкнув белозубой усмешкой.
– Ну, козаки, как поступим с теми епископами? – спросил просто так, ибо знал, каким будет ответ. Но, может быть, кто-то, как тот химерный чигиринский серяк, по-другому распорядится своей душою и совестью?.. И как остановить ползущую эту скверну? В его ли то силах и власти?..
– Смерти!!! – ревела и бычилась черная рада. Взблескивали в солнечном свете обнаженные сабли. Грозно развевались бунчуки и хоругви. Пыльная хмарь застила блеск и сияние солнца. И виделось отчего-то: вороны, жирные громадные вороны, раздобревшие, как хряки, на белых козачьих телах; толпы вдовиц и незамужних девок, проклинающих имя его и готовых хоть бы и на унию ту, только бы рожать на погибель себе ни в чем неповинных детей, и с другой стороны – такие же толпы панянок варшавских, люблинских и краковских, – и нет в этой хмари живых, кроме них, этих женщин безмужних общего сарматского корня, которым уже не рожать сыновей на славу этой земли… Но что, что он спроможен свершить, чтобы не было этого?.. Он – всего лишь орудие во всемогущих руках, и путь неведом ему. Орудие, – но не слепое?.. Он должен без жалости карать отложившихся от народа, занесших мерзенную руку на святая святых. Да, это так. Но как взыскать в этом мире и на этой земле те сокровенные милосердие и любовь, которые есть основы сущего и непреходящего? Как воплотить это «Ненавидящих и обидящих нас прости…» – здесь и сейчас?.. Бога просим простить, – думал Павло, – а сами – прощаем ли? Старец печерский такожде говорил: «Дух Святый есть любовь, и Он дает душе