Когда Антон узнал о ее смерти, его снова накрыло, и все, что не сказал родителям, когда продали Душку, ему сказать захотелось. Но он, конечно, промолчал.
Нас всегда учили держать себя в рамках – и меня, и Антона, и всех вообще кругом. Может быть, поэтому из нас и выросли такие бревна. Мы не показываем отрицательных эмоций, но с положительными тоже у нас не очень. Поэтому мы ищем успокоения в каких-то странных источниках. Мой муж все время жрет, я уже боюсь садиться с ним вместе за стол, он пылесосит все, и с моей тарелки тоже. «Да что ж я делаю!» – говорит он, но все равно все сметает. А я пишу какие-то бытовые записки, и у меня болят спина, шея и задница из-за того, что я сижу все время за компом. Но я пишу. А муж жрет. Так мы лечим свои детские травмы.
После известия о смерти собаки Антон сбежал в вольер и лег на Душкину лежанку. Роз Михална прошла к нему через сад, облокотилась на решетку и позвала на ужин. А он ей отвечает:
– Не пойду.
– Почему? Объясни, если не сложно.
И тогда Антон заявил:
– Потому что своих собак вы любите больше, чем детей. Раз так, я буду жить в вольере, как собака.
Роза ничуть не удивилась. Ей уже приходилось слышать фразочку, что собак она любит больше детей, от своей же свекрови.
– Мы тебя лю-ю-ю-бим. – Она улыбнулась. – Сыно-о-ок, выходи.
Антон не ответил, даже не повернулся. И что? Что делать маме в такой ситуации? Моя бы стала штурмовать вольер, моя могла бы перегрызть решетку… Другое дело Роза. Роз Михална нюни разводить не стала, вздохнула только:
– Как знаешь, детка, как знаешь… Ты уже мальчик большой.
Волноваться было не о чем: ребенок дома, на глазах, живой-здоровый. Он продолжает убирать вольеры, кормить собак. И сам не голодает – вон какие в саду растут чудесные большие груши!
Дни стояли теплые, ночи тоже, Антон спокойно ночевал на воздухе, завернувшись в старый туристический спальник. И ему действительно никого не хотелось видеть и не хотелось никому показывать свои зареванные красные глаза.
А как же было не поплакать? Мы все рыдали по своим собакам, до самых свадеб, до рождения собственных детей. Мы все заводили щенков приблизительно в одно время, лет в пятнадцать-шестнадцать. У меня появился ньюф, у Антона борзая, у Вероники ротвейлер, он ей вполне подходил, по характеру. И мы носились со щенками как ненормальные, потому что собака была единственным источником нашего чувственного самовыражения.
Тут все понятно – возраст. Мы выросли, родители нас перестали брать на ручки, мы оказались в холоде, а тут вдруг теплая собачья шерсть… Кого обнять? Собаку. Кого погладить? Песика, кого ж еще! Собаки на нас не орали, всегда нам радовались… В общем, это была компенсация любви. Нам хотелось, чтобы кто-то полюбил нас точно так же, как собака – без вопросов и навсегда.