– Аххх… Тако лучше…
Он же лукаво воззре на Олуха, умыслив супротив него кознь очередную, после чего рече со веселием:
– Ну что ж, поидем, токмо не оставай позаде!
Вдвоем же пустилися ко велиим развалинам еже некогда промышленной зоной звалось, приближася ко строениям первым порушенным, и времем от времени сташа, дабы тела мертвых огледати. Места те бяху мрачны зело, многия тайны и повести храняху в себе, но паче всего Плешивца занимаша не руины цивилизации некогда велицей, а достояние ея. Аднако найти что-либо во окрестностях, идеже бе безопасно сугубо, не представлялось возможным, ибо до них тута все уже обрано бе. И единственно еже интерес представляше здеся, сие бяху трупы недавно убиенных рабов, такожде и костяки, кои все едино ничего интересного при себе не имяху. Впрочем, не зело верно рещи, что мертвецы оные вовсе ничего не имяху и интереса никакого не представляху. Они может и не представляша интерес вещественный для Плешивца, зато даваху ему душевное наслаждение, ведь видети и осматривати трупы тех, кто како-либо ему досаждал, бе истинной усладой для очей его и ума воспаленного. К примеру, ему удалося найти раба, прежде укравшего у него сапоги. Он же умре от того, яко пуля шальная угоди в спину ему и заде орган важный, и по всей видимости он тяжко мучашася, ибо личина его застыла во агонии вечной.
– Неужто тебе утеха есть трупы разглядаючи? – вопроси Олух, приметив яко Плешивец со интересом мертвецов огледает.
– Сие не просто трупы, сие трупы врагов моих. Жаль токмо, что не удалося мне со ними лично расквитатися, – ответствова ему Плешивец, припав на колена пред трупом, а затем нача сдирати с него сапоги свои. И хоть у него уже бяху резиновые сапоги, дарованные Максисом, не хотелося ему свои сапоги оставити на стопах мертвого злодея. А посему реши задарити он сапоги сии Олуху, дабы в доверие его войти.
– На, – кратко промолви Плешивый, вручив во лапы Олуху сапоги свои, отчего тот подивися, ибо прежде Плешивец все токмо себе забирал.
– Благодарствую, – ответствова Олух, взяв сапоги во лапы свои.
Он ста снимати с себя свои обутки, а затем одевати сапоги, дарованные Плешивцем. И егда он их примери, он все же реши поинтересоватися, откуду у Плешивца такая злоба во сердце.
– Премного благодарен тебе за дар твой. Но душу мою грызет твое злорадство, ведь разве не должни мы скорбети по тому, чрез какие муки прошла сия душа пред тем яко отправитися на упокой? Разве не должни мы почтительно относитися ко костям его, дабы не навлещи на себя беду?
Плешивец же обернулся к нему, воззре ему во очи, взглядом презренным, а затем ответствова:
– Да какую благодарность должон заслуживати сей урод? – Он отвернулся и пну труп. – Ежели он обутки мои украде, да и еще во ухо мя вдари? Поделом ему! Пущай не во Бездные равнины падет, а во Предел, чтоб мучилася душа его вечно тамо, страдая и стеная, без возможности переродитися. А коли и удастся ему переродитися, то пущай переродится