Лишь перед ее смертью я случайно узнала от нее, что мой дед был репрессирован, его забрали в 1940 году и он никогда не вернулся. Я словно шагнула в другой мир – в мир, где маленькая девочка по кусочкам теряла свое прошлое, но цеплялась за жизнь. Данный дневник начинается, когда Ане 9 лет, ее брату Мише – 7лет, а сестре Наде – 3 года.
В этом дневнике нет громких слов, нет пафоса. Это история не о подвиге, а о выживании. О буднях девочки Ани Рябушкиной, дочери «врага народа», которую вместе с матерью, младшими братом и сестрой выбросили на обочину жизни.
Голод, насмешки в школе, унижения, постоянный страх – за себя, за семью.
Продажа последних вещей на рынке ради куска хлеба.
Походы за мерзлой картошкой, совсем не детская игра в прятки со сторожами.
Тихие молитвы в последней городской церкви, куда нельзя ходить, но куда так тянет.
Редкие теплые моменты: крапивный суп, пирожки с мокрицей, игры с братом и сестрой.
Мама никогда не рассказывала нам всего о себе и о своем отце. Она молчала, потому что знала: даже спустя десятилетия память о нем могла разрушить жизни ее детей.
Я поняла, почему в нашем доме не было фотографий деда. Почему никто из маминой родни, с которой, впрочем, мы общались мало, не вспоминал его имени, почему бабушка не получала выплаты как вдова фронтовика, а мама, ее брат и сестра – как дети войны, но ведь это добровольно, думала я тогда.
Теперь, когда ушли все, кто жив на страницах этого дневника, я решила, что эту историю нужно рассказать. Потому что она не только о моей матери. Она о тысячах таких же детей, которых лишили отцов, которые жили также тяжело многие годы, и памяти о которых не осталось…
Весна 1940 года. Папу забрали
6 марта 1940 года
Сегодня ночью нас разбудил стук в дверь. Громкий, тяжелый, как молот по железу. Мама вскочила, бросилась к двери, но не открыла сразу. Мы с Мишей тоже проснулись, а Надюшка продолжала спать.
– Кто там? – голос у мамы был тихий, но я чувствовала, как она дрожит.
– Открывайте, НКВД.
Я видела, как мама закрыла глаза, как будто хотела исчезнуть. Потом медленно отодвинула засов.
В коридоре стояли трое мужчин в шинелях. Один что-то читал, не глядя на нас. Отец был в рубашке, босиком. Он не спорил, не спрашивал, ничего не сказал, только посмотрел на маму и на нас.
– Я скоро вернусь, – сказал он.
Мама не плакала. Только сжала губы. Я схватилась за папу, но меня оттащили.
Папа ушел с ними.
Дверь захлопнулась. Мы все стояли в темноте. Я поняла, что мы теперь одни.
30 марта 1940 года
Мама недавно ходила в тюрьму, но ее не пустили. Сказали – "на следствии". Мы все ждем, что папа вернется, но его нет и нет.
Сегодня в почтовый ящик бросили бумагу. Мама долго ее читала, потом села на стул и закрыла лицо руками.
– Десять лет без права переписки, – тихо сказала она.
Я не понимаю, что это значит. Но мама сказала, что больше не пойдет в тюрьму.
22 апреля 1940 года
Мы теперь живем в закрытой квартире. Дверь заперта на засов, окна всегда занавешены. Мама сказала, чтобы мы не высовывались во двор и не разговаривали с соседями.
Раньше к нам приходили тетя Оля и дядя Саша. Теперь не приходят. Мы видели вчера, как тетя Оля переходила улицу, мама позвала ее, но она сделала вид, что не услышала.
В школе тоже странно. Учительница спрашивала фамилии, я ответила. Она долго на меня смотрела и ничего не сказала. Только потом мальчишки начали шептаться:
– Это она.
– Дочь врага народа.
Я не враг. И папа не враг.
6 мая 1940 года
Мама потеряла работу. Она работала в библиотеке, но теперь там сказали, что ей нельзя.
Она долго сидела, ничего не говорила. Потом пошла на базар, продала свое пальто. Вернулась с мешочком муки.
Мы ели оладьи без яиц, но они были вкусные.
15 мая 1940 года
Сегодня Надюшка опять кормила голубей во дворе.
Бросала им хлебные крошки и смеялась, когда голуби клевали их прямо с её ладошки.
Мама сказала, что больше нельзя выбрасывать хлеб, но Надюшке трудно объяснить, она пошла и взяла вместо хлеба горсть крупы в свою маленькую ручку.
Так и живем.
20 мая 1940 года
Мама устроилась на работу в прачечную. У нее руки стали красные, потрескавшиеся. Она возвращается поздно, усталая, почти не разговаривает.
Сегодня я услышала, как соседка сказала внизу:
– Вот ведь… Такие люди, а теперь где?
Они все боятся. Никто нам не поможет.
Я