Как практически любой парень его возраста, он был несчастно влюблен. Это мрачное садомазохистское чувство постепенно раскрывало глаза на мир, жизнь каждый день сбрасывала с себя покровы и обнажала всю свою ужасную естественность.
Эта девочка, тощая как черт знает что, когда она стояла в коридоре, то опиралась на стену или дверь и извивалась, как змея, поигрывая черными бровями и глазами, наполненными туманной похотью. Ее возлюбленный был бандитом, а с Бретёром она делилась своими неясными переживаниями по поводу него: то она его любит, то не любит, то хочет, но не любит, то хрен знает что. Обычный набор случайных женских позывов. Он сделал вывод, что бандит был грубым и тупым животным, лишенным даже отрицательных достоинств. Когда они последний раз с ней встречались, то он ощутил себя сточной канавой для ее эмоций, а под занавес вручил ей свои стихи, предварительно скомпонованные на листе А4. Она – о чудо! – взяла их и положила в сумочку вместе с сигаретами.
Его воспитывали как принца, и он чувствовал себя малопригодным к реальной жизни, она казалась сплошным страданием. В глубине души он, разумеется, понимал, что это совсем не так и это лишь тараканы в голове. Все было в принципе вполне сносно, даже хорошо, просто уготованная ему жизненная колея хорошего парня никак его не устраивала. Если одна часть его неокрепшей натуры любила страдать, находя в этом утонченное удовольствие, то другая часть готовилась взбунтоваться. Мысли сводились к тому, что нужно начинать бунтовать против всего, чего угодно. Только, как это сделать, он не имел ни малейшего представления. Было не ясно даже, с чего начинать.
Когда он шел по улице, то всегда смотрел по сторонам и замечал едва уловимые детали. На Моховой улице расположилось театральное училище и еще набор каких-то техникумов, там всегда толпились люди. Девушки с неряшливыми волосами, сигаретой во рту, богема – это будущие актрисы. Рядом величественные красотки из ПТУ, которые на их фоне смотрелись гораздо более выигрышно, они выглядели более натурально и естественно.
Рюмочную, в которую они заходили с папой, когда он забирал его из школы, уже закрыли. Вот она была на этом месте, большой зал, компания крепких здоровенных мужиков в серых, как асфальт, тяжелых куртках, таинственные сумрачные морды прорисовывались сквозь пелену сигаретного дыма. Сейчас здесь работает какое-то дерьмо, рюмочной нет, но некоторые магазины все же остались в первозданном советском виде.
Странно представить, но он родился в СССР и успел прожить в этой далекой сказочной стране четыре года. Потом он помнил ГКЧП и помнил, как горел Белый дом. «Там же мои гобелены!» – кричала мама. Он родился в семье художников, его мама делала гобелены в Доме Советов.