Мариенбургские поджоги. Герой, которого стоит проверить. Сержио Нечай

старой богадельни и трактира с говорящим названием «Три бедствия». В эпоху, когда лошадь всё ещё считалась транспортом, а электричество в домах – роскошью, подобные постройки были опорой провинциальной безопасности: здесь хранились бочки с водой, рукава, каски, топоры и… доверие горожан.

      Фасад облез, герб выцвел, но верёвки с сохнущими куртками колыхались бодро. Под навесом стояла тележка с ручным насосом – латунные детали начищены до блеска. Видно было: люди здесь любят порядок.

      Климова встретил юноша с рыжими волосами и ремнём, в котором болталась пустая фляга. На рубашке – нагрудный знак добровольной дружины. Он вытянулся, узнав в приезжем городового из столицы.

      – Брандмейстер Озолиньш наверху. На обзоре. Сейчас спустится.

      – Пусть не спешит, – сказал Климов. – Я сам осмотрюсь.

      ***

      Казарма представляла собой большую комнату, поделённую шкафами и занавесками. Вдоль стены – вёдра, катушки с брезентом, таблички с фамилиями, подписанными кириллицей и латиницей. Под потолком висела рамка с правилами службы: «Чистота, Бдительность, Бесстрашие».

      На стене – фотографии. Однотипные, строгие, выцветшие. На одной – Озолиньш в шлеме, с младенцем на руках, вынесенным будто бы из огня. Подпись: «Пожар на Горчичной улице, март 1902 г. – спасён младенец торговки Блюм.» На другой – он же, уже с ведром в руке, на фоне дыма. Здесь подпись была иная: «Сила долга и любви к городу». Климов задержался у снимков. Позы были слишком постановочными. Героизм – слишком чисто вымытым.

      ***

      Через несколько минут на крыльце появился сам Озолиньш. Ростом он был выше среднего, выправка – военная, движения – плавные, как у человека, привыкшего к вниманию. Говорил с лёгким акцентом, который выдавал прибалтийское происхождение, но строил фразы чётко.

      – Господин Климов, – протянул он руку, – добро пожаловать. О вас уже сказали. Приятно, что прислали специалиста. Мы здесь сами, как на острове, – без поддержки, без ясности.

      – Я не за поддержкой, – отрезал Климов. – За ясностью как раз.

      – Тем более, – спокойно ответил Озолиньш. – Слушаю вас.

      ***

      Они прошли внутрь, за большой стол, покрытый грубой скатертью. Озолиньш жестом предложил сесть. Климов встал у окна, не садясь.

      – На месте всех трёх пожаров вы были первым.

      – Верно.

      – Почему?

      – Я живу рядом. И… я просто чутко сплю. Мы все здесь такие. Работа в дружине – не служба, а привычка. Как охотник, который вскакивает, услышав шорох.

      Климов помолчал.

      – Кто даёт вам сигнал о пожаре?

      – Иногда слышу сам. Иногда люди кричат. Стража. Бывает, что кто-то из командных подаёт голос. Но чаще всего – на запах. Поверьте, если вы хоть раз дышали настоящим горящим деревом – вы не забудете. Ни звука, ни запаха.