Она допросила всех сервов, сопровождавших их на турнир, допросила с пристрастием, посекундно воспроизведя зрительную и эмоциональную память каждого из них. Нет, ничего не произошло между ее сыном и своенравной принцессой, да и что могло произойти в тот день, когда девочке минуло одиннадцать лет?
Но с тех пор он не поднял глаз ни на одну красавицу Джаспера, и, когда мона Сэниа достигла совершеннолетия, Тарита-Мур нисколько не удивилась, что ее сын тайно попросил у короля руки его дочери.
И еще меньше удивилась она, когда Асмур получил отказ.
Слишком обширны были ленные владения Муров; случись что с Асмуром – управление всеми заводами легло бы на принцев, которые и без того, как подобало королевской семье, осуществляли координацию экономики всего Джаспера; да и самой моне Сэниа пришлось бы взяться за ум и за химию, а о ней поговаривали, что ее своенравию ничего не было мило, кроме столь несвойственных нежному телу военных утех да бессмысленных многодневных скачек от владения к владению, где на тысячи миль не встретишь человека, а лишь поля, да чистые родники, да реденькие заводы, да суетящиеся сервы, собирающие на осенних безветренных склонах небогатый урожай. Странный нрав был у принцессы, ничего не скажешь, и слава древним богам, что была она младшей, а не наследной.
Знала ли юная царственная причудница о сватовстве Асмура? Тарита-Мур была слишком горда, чтобы спрашивать о подробностях, когда отказано в главном. Было, конечно, одно место, где знали всё и обо всех, и она, как любой житель Джаспера, должна была время от времени там появляться, и этим местом был королевский дворец.
Действительно, несколько раз в году вся родовая знать собиралась здесь, в городе-дворце, – несколько десятков тысяч людей, и это было все совершеннолетнее население Джаспера, ибо, кроме знати, никто и не выжил тогда, в страшную эпоху Черных Времен. Теперь они собирались, чтобы вершить судьбы своей планеты, и вершили, кто как мог, – одни, избранные, в Большом Диване, подле координационного экономического совета, состоящего из короля и принцев; другие поблизости, в бесчисленных галереях, раздумных бассейнах и потаенных кабинетах для различных консультативных комиссий. То, о чем говорилось в этом сердце джасперианской политики, как правило, оставалось для непосвященных тайной.
Далее, за кабинетами мудрецов, фосфорическими огнями теплились залы эстетов, где мерцала музыка, творились древние молитвенные ритуалы или еретические камлания – по моде и по заказу; там не решали судеб, там скептически комментировали решения.
Еще далее искрилось бальное веселье, где не интересовались политикой и не изощрялись в скептицизме, а попросту пренебрегали и тем и другим; это был живой пояс, обрамлявший старческое ядро, – здесь просто упивались жизнью… Как у кого получалось.
А за шумными чертогами начинались королевские сады, где стыдливая зелень тянулась ввысь, заслоняя тех, кто искал уединения, и нередко можно