В моем случае текст этот – диалог, начатый моими родителями за год до моего рождения. Диалог, изначально не замечающий «говорящих», которым казалось и продолжает казаться, что это они, они сами игнорируют голографическую составляющую бытия. Тогда как игнорируют – их… Он сам себя пишет. Этот текст, этот их роман-диалог со мною на острие луча. Я и понятия не имел, куда он вырулит, к чему ведет. Он живой. Их роман. Я – лишь световое перо, которым все это пишут. Два этих вопроса: «откуда воображение?» и «кто и зачем создает реальность, которую можно назвать художественной?» – сливаются в один: «Зачем Мировому художнику это меняющееся (возникающее и исчезающее) расстояние между кончиком кисточки и полотном, это пустое место – я?». Вот и все воображение. Вот и весь во мне нескончаемый диалог этих двоих в лаборатории по созданию самих себя…
– Что ты застыл?.. – негромкий Джульеттин голос здесь, наверху, слышен, как в звукозаписывающей студии (в которой я никогда не был… «как в звукозаписывающей студии» – не мои слова). – Ждешь, когда исчезнешь из пейзажа?..
Спустившись со своего обрывчика, она поднимается на мой, где я встречаю ее этим моим:
– Красота…
Обнимая взглядом обе открывающиеся с высоты моего положения вещи – вид уходящих вдаль возвышенностей и приближающуюся парочку возвышенностей в вырезе блузки, стараюсь понять, о чем я: один пейзаж навсегда теперь связан с другим.
– Ну, будет, будет… – гладя мою голову, пытается она оторвать меня от возвышенного. – Мы оба знаем… Мы же оба знаем… Для кого она в этой неподходящей местности, чья она, не надо стаскивать… и все остальное чье… да, да: «какие буфера», я помню… Пойдем туда: оттуда – что-то невероятное.
Я подхватил ее… она… мы подхватили друг друга вот перед этим самым («откуда – что-то невероятное») пейзажем в сгоревшем назавтра Манеже, в тот же вечер оказавшись в номере сгоревшего через неделю отеля. Три дня назад переваливший через вот эти горы и даже, кажется, в этом самом месте, лайнер (дай бог ему долгих счастливых лет полета) приземлил нас глубоко внизу, но и сюда, к оригиналу манежной копии (понятия не имею, что́ «и сюда»: пишет себя сам – пусть сам и пишет)…
Что-то такое она, видно, почувствовала (все-таки итальянка). Если есть такое как я, почему не быть кому-то, кто это чувствует? Кошки с ночью в глазах, в нее же и исчезающие. Нормальные на свету. С мгновенным отторжением всего не своего…
А Джульетта – настоящее имя. Фамилия, правда, чуть не Монтекки. Мама русская. Разведены.
Спускаясь в шале, на входе в деревню я поймал на себе пару-тройку нечитаемых взглядов.
– Селение, случаем, не Эммаус?
Улыбка осветила ее обращенное не ко мне лицо.
С «черного», прямиком на второй этаж, хода вся половина шале была в нашем распоряжении, за исключением небольшой части (вероятно: кабинет, спальня), готовившейся на выходные