Его руки жадно обхватывают её за талию и требовательно сминают ткань тугого бордового платья, а мне в грудь будто вонзается острый нож. Кровоточащее сердце на долю мгновения останавливается, и я верю, что оно прекратит свой бег.
Но ничего такого не происходит. Алая жидкость всё так же течёт по венам. А я на автомате продолжаю двигаться, хоть медленно умираю внутри.
Финальный аккорд молотом бьёт по натянутым нервам, и я первой скатываюсь со сцены и скольжу по проходу, избегая столкновения с официантами. Мне надо догнать поднявшегося из-за стола и устремившегося к табличке «exit» Холодова. Мне надо сказать. Надо спросить…
– Артём!
Отмахиваясь от чьих-то настырных рук, я окликаю широкую мощную спину, но Холодов не притормаживает и не оборачивается. Зато его друг, высокий блондин с серёжкой в левом ухе и едкой кривой ухмылкой преграждает мне путь, заполняя собой всё пространство.
– Чё ты от него хочешь? Отвянь. Иди обратно на сцену. Задирай там ноги, вытрясай у толстосумов бабки, а про Тёмыча забудь.
Сказанные им слова оглушают, будто парень опустил мне на голову пыльный мешок с мукой. Едкая кислота затапливает грудь и выжигает всё до костей.
Я будто бы слышу это омерзительное шипение наяву. И не сразу убеждаю себя в том, что фантомные картинки не имеют ничего общего с действительностью.
И, пока я перевариваю всю эту грязь, которую на меня вылили, группка мажоров выметается из клуба, видимо, ставя самому заведению и нашему выступлению отметку «ниже среднего».
– Линка, горюшко, ты что творишь? Переодеваться бегом. До следующего выхода пять минут!
Это Натка выводит меня из транса, в котором я пребываю. На буксире тащит мою тушку в раздевалку, торопливо стаскивает с меня платье и помогает надеть короткие развратные шорты.
Собирает мои длинные волосы в высокий хвост. Подкрашивает губы помадой, потому что я умудрилась её съесть, и так же заботливо выталкивает на сцену.
Закрывает собой, когда Архангельская грозно отчитывает всех нас в гримёрке и обещает лишить премии, если хотя бы один из гостей оставит плохой отзыв. И ведёт меня за руку к такси, как беспомощного младенца.
– Сегодня домой не поедешь. Нельзя тебе туда в таком виде. У меня переночуешь.
Заявляет Афанасьева безапелляционно, за что я ей благодарна до самой Луны и обратно. Сейчас я не способна вообще ни на что. Ни соображать, но ворочать разбухшим языком, ни принимать судьбоносных решений. Так что её шефство представляется благодатью небес.
По пути к однушке, которую она снимает на окраине города, мы заскакиваем в аптеку и в круглосуточный гипермаркет. Покупаем продукты на несколько дней вперёд, расплачиваемся с шофером и поднимаемся на третий этаж, вваливаясь в маленький тесный коридор, увешанные пакетами.
Окружающие меня предметы отчего-то расплываются, и я хватаюсь рукой за стенку,