Мемуары Николаса Гарго, капитана Его Величества. Николас Гарго

его интересам, и его дурное обращение, но не мог вытерпеть нечестивое сравнение, которое задевало её величество королеву. Он ему ответил искренне: «Месье, я был бы самым неблагодарным из всех людей, если бы не благодарил всеми силами милости, полученные от королевы, которая дала мне пенсию в две тысячи ливров, чтобы утешить меня за рану, искалечившую меня во время осады Мотт; она дала мне морскую службу, очень выгодные поручения, чтобы составить мою удачу, относительно которой, месье, я вижу, что вы не имеете намерений оспаривать?» «Ах так, – сказал граф, – раз вы делаете вид, что я не делал вам добра и причинил много зла, то я объявляю, что вы не выйдете отсюда, вы и ваш брат, пока не дадите мне отчёт обо всём, что вы делали в море.» «Очень охотно, – ответил Гарго, – я передал мои бумаги в руки вашего секретаря Трубера, который объяснит, что я ничего вам не должен, зато вы мне много должны за вооружение и за мои расходы на реке Бордо, причём эта последняя статья достигает двух тысяч ливров.» «Это не то, что я хотел сказать! Поверьте, что вы не выйдете отсюда так же легко, как вошли сюда.»

      После этих слов он вышел в гневе, оставив только своего священника, который отвёл братьев в свою комнату. Им подали обед только в два или три часа после полудня. Барон, судья Адмиралтейства, обедал с ними. За обедом он сообщил, что Гарго был очень неправ, рассердив графа, который мог их разорить, и что нужно искать какой-то компромисс. Николас Гарго ему ответил, что не желает ничего лучше, чем быть с графом в хороших отношениях, но тот даёт им такую же возможность, как в басне Эзопа волк по отношению к овце, который собирался её съесть и потому навязал ссору. В заключение барон ему сказал, что припоминает, будто Гарго взял себе что-то из сундуков испанского офицера, в которых было двенадцать или четырнадцать тысяч экю, а должен был полностью передать в руки графа, и он из них для него сохранил бы половину. «Дело в том, – ответил Гарго, – что если бы господин граф приказал принести их в его дом, не устраивая мне немецкую ссору, я бы это сделал совершенно добровольно при свете дня: поскольку я не растратил и не расхитил этих денег, и я хочу, чтобы все мои действия были ясными и чистыми.»

      Прошло три или четыре дня с тех пор, как братья стали пленниками в комнате капитана его гвардии, которого звали Бельман. Их не отпускали ни на корабль, ни даже в Ля-Рошель, где они теперь находились. Они предлагали принести сундуки, только бы это происходило среди бела дня, но граф не хотел, чтобы были свидетели его несправедливости, и хотел сделать это ночью. И поскольку они не могли решиться и согласиться на это, он удвоил давление и угрозы, и дал им понять, что разоружит их корабль и разорит их самих, и что убьёт их и сожжёт на медленном огне. Наконец стало ясно, что всё сопротивление было бесполезно, нужно было уступить насилию, каким бы грубым и несправедливым оно ни было. Так, капитан и лейтенант гвардии графа, человек по имени Сен-Тома, так же как его слуга (он теперь находится в Гавр-де-Грас), судья барон, все с огнестрельным оружием, выпустили