Не лучше Малышкина был и командир нашей роты, красавец лицом и фигурой поручик Ольхин. Он казался мне чуть ли не сумасшедшим. Мы не слыхади от него ни одной фразы без матерщины и грубой ругани. На занятия он приходил с кожаной плеткой на коротком, изукрашенном резьбой черенке. Замешкаешься, допустишь неловкость при выполнении команды – бьет, вроде как играючи с тобой, по рукам, по ногам, по спине. Поручику подражали и некоторые унтер-офицеры. Особенно ненавистен нам был один командир отделения, которого Ольхин обычно ставил у чучела при обучении штыковому бою. Этот человек с натурой садиста вместо того, чтобы тренировать нас нападению и защите, наносил обучаемым такие неожиданные и коварные удары, которые мог отразить только опытный боец. Наши синяки, ссадины, ушибы от его деревянного «штыка» вызывали у унтера радостный гогот. Улыбался и довольный Ольхин. Изувера отстранили от занятий только после того, как он выбил глаз одному молодому солдату.
От напряжения и страха мы избавлялись только в короткие часы послеобеденного и вечернего отдыха, во время чистки оружия да на хозяйственных работах. Тут наши души словно пробуждались. Были и шутки-прибаутки, и веселые сказки-бывальщины, и смех, и песни. Молодость есть молодость, ее не приглушишь ни бранью, ни плеткой.
Приходили в часы досуга и тоскливые минуты. Второй год шла война. У некоторых солдат погибли на фронте братья. Печальные вести о смертях, болезнях, бедности и нужде приходили и из родных мест. В роте у нас было всего десяток-полтора грамотных солдат, а меня считали одним из тех, кто пишет письма «душевно и складно». Поэтому приходилось постоянно читать полученные товарищами письма и писать ответы. Болью и людскими страданиями были пропитаны многие полученные из деревень листки. У моего соседа по нарам дома пала корова, дети остались без молока. У другого солдата старики-родители взяли у старосты в долг под урожай пуд ржи, а этот пуд семье из четырех едоков надо было растянуть на остаток зимы и на все лето.
После рождественского праздника в ротах прошел слух, будто солдат с городским образованием направят в школы прапорщиков1. У меня было такое образование. Отцу моему, Федору Ивановичу, очень хотелось «вывести в люди» единственного сына! Семья у нас была небольшая, жили в достатке. Отец каждую зиму занимался извозом, мать и сестра ткали на станке льняное полотно не только на себя, а и на продажу. Словом, один из всей нашей Никольской волости я после приходской трехлетки учился четыре года в Сольвычегодске и окончил городское училище. Семья вполне благосклонно относилась к тому, что работы в домашнем хозяйстве я исполнял только во время каникул.
Слух подтвердился. Почти все солдаты с образованием были отправлены из полка на учебу. Я испытывал обиду: почему обошли меня? Грамота есть, рост и выправка – хоть в гвардию, здоровьем господь не обидел. Товарищи добродушно посмеивались: «Не тужи, Михайло!