Я ухожу. Дима Сокол

с мыслью, что моя жизнь только что разбилась, как та хрупкая венецианская ваза на полке.

      Та самая, которую мы купили в день нашей свадьбы, когда он клялся, что никогда не разобьет мое сердце.

      Глава 3. Осколки

      Тишина после его ухода была оглушительной. Густая, вязкая, как сироп, она обволакивала комнату, наполняя каждый уголок невысказанными словами и недоделанными жестами.

      Я не плакала. Не кричала. Просто стояла, впиваясь пальцами в край стола до боли, до онемения, будто пытаясь ухватиться за реальность, которая уплывала сквозь пальцы, как песок. За окном звонко перекликались воробьи, где-то далеко сигналила машина – обычный день, самый обыкновенный апокалипсис.

      А моя жизнь – только что раскололась. Не треснула, не надломилась, а именно раскололась на тысячи острых, несовместимых осколков, каждый из которых впивался в кожу напоминанием.

      Взгляд сам потянулся к той самой вазе. Розовое венецианское стекло с позолоченными прожилками, такое хрупкое, что казалось, оно дышит. Мы нашли её в крохотной лавчонке у моста Риальто, в тот день, когда дождь лил как из ведра, а мы смеялись, промокшие до нитки, и Марк, прикрывая её своим пиджаком, бормотал: "Смотри, она же хрупкая, как твое сердце. Но если беречь…"

      Теперь она казалась мне самым ненужным, самым фальшивым предметом в этом доме-фантоме.

      Я подошла к полке. Пальцы сами сомкнулись вокруг гладкого горлышка, ещё хранящего отпечатки его рук.

      – Не делай из этого трагедию.

      Его фраза прозвучала в голове, и что-то внутри сжалось в тугой, болезненный комок.

      – Вот как? – прошептала я, и в следующее мгновение ваза уже летела к стене, вращаясь в воздухе с какой-то странной, почти красивой неотвратимостью.