Мы, конечно, пошли. Потому что, когда папа вот так говорит – это совсем не каждый день и даже не каждую неделю бывает. Это настоящий праздник просто такой получается. Да еще и каникулы, и лето. Мама тоже сказала, что нам можно гулять до вечера, и отрезала краюху черного хлеба на двоих. Вот мы и пошли.
А они остались, потому что папе спать после ночной смены.
Летом хорошо. Во-первых, не надо учиться и делать домашнее задание. А во-вторых, лето – это лето. Можно просто гулять по улицам и на всех смотреть. Можно выйти за ворота и дойти до самого леса. Можно играть в своем дворе. Там мы играли в ножички. Рисовали большой круг, как царство. Делили ровно пополам. А потом играли в ножички, отрезая по куску то там, то здесь. Если умеешь в ножички – можно долго играть. Мы даже рубахи сняли, потому что было жарко. Но не кричали и не шумели, а то папа проснулся бы, а мама бы стала ругаться. Так, толкались только иногда, и шептали разное. Но не кричали.
А когда уже нагулялись и наигрались, съели весь хлеб, а из полей потянуло вечерней прохладой – вернулись домой. Папа уже ушел, но еще раз напомнил про площадь маме. И она нас покормила, а потом тоже туда отправила, потому что ведь каникулы, и не каждый день такое бывает, и даже не каждую неделю.
А на площади уже было настоящее людское море, но нас пропустили к самой середине, потому что узнавали.
– О! – говорили в народе. – Гаврюша с Михой пришли! Проходите ближе, пацаны! Сейчас начнется!
Гаврюшей они меня звали. Вообще-то я Гавриил, а Миха, конечно, Михаил. Как старшие архангелы. Только все равно я старше его, и дом с хозяйством – мне.
Мы протиснулись к самой середке. Там был помост со столбом и ступеньками. Вокруг стояли гвардейцы. А с помоста громко кричали – читали обвинение. Потом вывели нашего бывшего директора городской гимназии. Мы его никогда не любили – он слишком строгий был и злой на всякие детские шалости. А тут выяснилось, что был он, оказывается, в сговоре с врагами и даже хуже того – настоящий еретик.
А потом вышел папа. Он был в красном колпаке, закрывающем голову и плечи, но мы-то знали, что – папа. Мы чувствовали. И вот он раздел до пояса директора. Вернее, уже бывшего директора. Потом уложил его на бревно и замкнул специальными цепями руки и ноги. А потом ходил вокруг и махал руками всем, чтобы кричали. Вся площадь кричала, и мы тоже кричали:
– Смерть! Смерть! Смерть!
Папа взял железный лом и сломал директору руки и ноги. Тот кричал, но мы все кричали еще сильнее:
– Смерть! Смерть! Смерть!
Потом снова вышел герольд и громко огласил, что за такие страшные преступления положено сжигать заживо на медленном огне, но князь наш сегодня добр и дает великую поблажку.
– Да, точно, сжигать таких надо, – кивали в толпе. – Ишь, какая зараза-то выросла!
А поблажка