Я замечала то, чего не видели другие люди, особенно взрослые, и это только усиливало мое чувство обособленности. Весной я наблюдала, как ростки фиолетовых крокусов проклевываются из мерзлой земли, словно птенцы из яйца. Дятел-меланерпес буравил исполинский белый дуб за окном моей спальни. Каждый раз, когда я заставала какое-нибудь живое существо за привычным делом, мне казалось, что я заглядываю за занавес в их мир. В реальный мир.
В детстве моим любимым уголком была котловина в лесу, примерно в сотне ярдов[15] позади дома. Каждую весну ее наполняла дождевая вода, достигая глубины в два-три фута[16], стоявшая там почти весь год, а к декабрю покрывавшаяся ледяной коркой.
Летом, проверив, что в резиновых сапогах не поселились пауки, я залезала по щиколотку в воду, ощупывала руками губчатую поверхность мхов, покрывавших верхушки наполовину ушедших под воду булыжников, и здоровалась с капустой-вонючкой, как будто все они были моими друзьями. А они ими и были в некотором роде. В этом же болоте жили две утки-кряквы, но с ними я не разговаривала. Вроде бы общение им не требовалось, ведь они были заняты друг другом. Растениям же, казалось, больше заняться нечем.
Не то чтобы я представляла себе эти растения как маленьких человечков в другом обличье. Не помню я и такого, чтобы мне когда-нибудь казалось, будто они мне отвечают. Но ощущения, что они немые, тоже не возникало. Что-то у них было свое. Как и у меня. Они были как дети – недопонятые.
В книге «Экология воображения в детском возрасте» писательница и исследователь Эдит Кобб описывает, как на протяжении двух десятилетий изучала роль природы в раннем мышлении детей. Она обнаружила, что детям свойственна «открытая системная позиция», которая позволяет им ощущать определенную эмоциональную близость к миру природы. «Для маленького ребенка вечные вопросы о природе реального – это в значительной степени невыразимая словами диалектика между собой и миром», – пишет она. Она ссылается на многих представителей творческих профессий и мыслителей, которые описывают свой способ креативного мышления как, по сути, передачу того взгляда на мир, который был у них в детстве. Бернард Беренсон[17], великий историк искусства и художественный критик ХХ века, пишет в автобиографии, что самый счастливый момент, возможно, пережил еще в детстве, когда однажды взобрался на пень:
Это было утром в начале лета. Серебристая дымка переливалась и дрожала над липами. Воздух, наполненный их ароматом, словно ласкал тело. Я точно помню – так четко это отпечаталось в сознании, – что забрался