– Я их не спрашивал, не стал лишать тебя удовольствия.
Коротко кивнув, я вынул из кармашка «разгрузки» фотографию Торопова и показал её для начала рядовому, подсветив фонариком:
– Знаешь его?
Тот цыкнул слюной и заупрямился:
– Я по-росийськи не розумию.9
– Хорошо, поговорим по-другому.
Подняв своего «Стечкина» я ткнул глушителем непонятливому в затылок:
– С переводчиком розумиишь?
Тот скосил глаза на снимок, и сквозь зубы упрямо процедил:
– Николи не бачив.10
А вот это не есть хорошо, родной ты мой! Не люблю непослушных мальчиков. Качнув стволом «Стечкина» вниз, я всадил в ногу бойца пулю и под его сдавленный вой прокомментировал:
– У меня есть минут пять. За это время я буду простреливать твои конечности раз за разом, через каждые пять сантиметров. В кость. Боль будет адская. Проверим тебя на прочность, или будешь говорить?
«Азовец» простонал, и выматерился уже с чистым тамбовским произношением:
– Не знаю я его, мать, мать, мать!!! Я всего месяц в батальоне, из резерва, никогда его не встречал.
Врёт, падла, что из резерва. Я в состоянии отличить вчерашнего гражданского от обстрелянного бойца. Да и некогда мне с ним в словесный пинг-понг играть. Снова приставив ствол «Стечкина» к голове придурка я сказал «Ответ неправильный», и нажал на спуск. Мозги брызнули на белый снежок весьма фотогенично. На капитана и полковника это должно произвести впечатление. Произвело. Правда, полковник, не дрогнув ни одним мускулом на лице, продолжал молчать. Я даже малость зауважал его. А вот капитан поплыл сразу и затараторил как трещотка:
– Знаю! Знаю я его. Топор. Мы с ним вместе в аэропорту донецком были. Потом ушли, полтора месяца назад. Точнее он меня позвал, одному не с руки было сдёрнуть. Мы ж понимали, что аэропорт сдать придётся. Зачем попусту шкурой рисковать? А он сказал что прикроет, что за дезертирство нам ничего не будет. Типа у него покровители есть крутые. Только он не Топор теперь, сменил погоняло. Опасается кого-то. Похоже вас. По пьяни