– А куда мы его поставим?
– Этот сдвинем к окну, и тогда встанет еще один. И потом, надо будет купить кровать пошире. Вдвоем на этой очень неудобно. И вообще… Нам надо с тобой срочно снять другую квартиру.
– Зачем это? – удивился Михаил.
– Затем, чтобы жить отдельно от твоей мамы. Мы теперь с тобой семья, и у нас должно быть свое хозяйство и своя прислуга.
Миша как-то сразу загрустил.
– Я не могу оставить мать, – сказал он.
– Ты хочешь сказать, что мы всегда будем жить с ней и с твоей нянькой?
– Да. Но если родители дали тебе денег на квартиру, мы, конечно, можем снять бóльшую по площади, чтобы нам всем было в ней удобно.
– Нет. Родители не дали мне денег, – растерялась жена. – Мало того, отец сказал, что я не получу вообще ничего. Сказал, что теперь ты обязан содержать меня и оплачивать мою учебу в училище, раз не получал согласие на женитьбу. В приданом мне отказано.
– Ну так о какой квартире ты тогда говоришь, дорогая моя женушка? – рассмеялся Миша. – У меня хватит денег разве только на твое пропитание.
– А на шкаф и кровать? – осторожно спросила Ольга.
– Постараемся, – обнял ее муж. – Бесприданница ты моя! Куплю я тебе и шкаф, и кровать широкую. Только не сразу.
Миша поцеловал ее, и, как когда-то в театральной кулисе, ей вдруг стало все равно, где с ним жить, лишь бы быть рядом. В эту ночь у них уже все было по-другому. Михаил был трезв и нежен. Ольга уснула на его плече и была счастлива.
Вскоре молодая жена привыкла и к вечно брюзжавшей свекрови, и к няньке, у которой постоянно что-то падало из рук, билось и ломалось. Привыкла она и к тому, что обе они ее ненавидели. Ну как же! Им ведь приходилось теперь делить своего ненаглядного Мишеньку с этой непонятно откуда свалившейся на них девицей, которую надо было еще и содержать. Чтобы меньше видеть их обеих, Оля старалась как можно реже бывать дома. Она продолжала учебу в Художественном училище, сидела на репетициях у Миши в студии, смотрела спектакли, участвовала в тех дискуссиях, которые разгорались между молодыми актерами после представлений, читала труды Ницше и Шопенгауэра, чтобы хоть немного приблизиться к Мишиным познаниям в философии. Философия эта давалась ей с трудом, но она видела, что мужу нравится, что она хотя бы читает эти труды. Иногда по вечерам молодежь собиралась у них дома, и тогда они почти до утра спорили о том, как правильно надо актеру подходить к роли, как надо играть, и порой даже критиковали систему Станиславского.
– Меня сейчас все больше увлекает форма, – говорил Евгений Вахтангов. – Главное, найти правильную интонацию, точный жест. И если этот внешний рисунок заполнить переживаниями, то образ получится сочнее, ярче…
– Но ведь Станиславский говорит совсем о другом. Только от состояния духа своего героя надо искать правильный жест и интонацию, – волновалась Соня Гиацинтова.
– А я, например, прихожу к исполнению своих ролей через рисунок, – вступает в