Поставив чашку чая перед свекровью, я устроилась напротив. Во мне с каждой секундой крепла уверенность в том, что я имею право делиться с матерью Яна тем, во что он меня своими стараниями погрузил. И эта уверенность граничила с потребностью выяснить, что известно Марине Алексеевне и понять, как именно она всё воспримет.
Медленно, подбирая каждое слово, и тихо, чтобы не услышал Кирилл, я стала рассказывать ей обо всём, начиная с того момента, как нашла в сейфе злополучный документ. Видела, как глаза свекрови расширяются от услышанного, как она прикрывает рот рукой и бледнеет, когда я дохожу до сути. А у меня внутри словно камень с души свалился от облегчения. Как минимум, мама Яна ничего не знала…
– Я не понимаю, что с этим делать, Марина Алексеевна, – ощущая, как по щекам бегут предательские слёзы, проговорила, даже не пытаясь их стереть.
Свекровь сидела молча, уткнувшись взглядом в чашку нетронутого чая. Только лицо было необычно бледным и на фоне этого два ярко-алых пятна румянца выглядели лихорадочными.
– Мне так плохо… так больно, – выдохнула, впервые со вчерашнего вечера озвучивая то, что убивало меня изнутри всё это время. – Я ведь в людей, которые мне родными становятся, корнями прорастаю, понимаете?
Марина Алексеевна вскинула на меня глаза, и в них было столько всего, что я даже вычленить одну какую-то превалирующую эмоцию не могла. Только видела, что и ей больно. Да так, что теперь мои собственные переживания словно бы поблекли.
– Наверное, у Яна всё дело тоже в этом, – глухо уронила она. – Он тоже, как ты верно выразилась, прорастает в людей корнями.
Я усмехнулась. Совсем не этого ждала – не этих слов. Марина Алексеевна так даёт понять, что Серебров поступил правильно? Так привязан к своей этой Вике, что пошёл на предательство женщины, прожившей с ним бок о бок десять лет? Той, что родила ему сына? Нет, я понимала… Она его мать и, должно быть, Ян для свекрови всегда будет белым и пушистым. А если и нет – Марина Алексеевна пойдёт на любые попытки его оправдать.
Сразу тошно стало. Сижу здесь, распинаюсь перед ней, а поддержки мне ноль…
Я уже собралась было поблагодарить за то, что она меня выслушала, встать из-за стола и начать приводить себя в порядок перед важной встречей, предварительно дав понять свекрови, что она может ехать домой, когда мать Яна заговорила:
– Я не о Вике сейчас. Хотя, и о ней тоже, но в меньшей степени, – сказала она, и я нахмурилась.
– Обо мне?
– Тебя твой муж любит. Это не обсуждается. И ты ему родная.
– Плюснова, видимо, тоже, – хмыкнула я, тем самым показывая, как именно отношусь к этому прорастанию корнями в совершенно чужую мне женщину. Причём теперь – во вполне себе буквальном смысле. Уж пророс, так пророс.
– Да, это так, – вздохнула Марина Алексеевна и вдруг, словно бы разом закрывшись, заговорила о том, от чего у меня по позвоночнику побежали мурашки: – Ты не знаешь этой истории… Ян и мы с Владленом