Дело в том, что я очень любила петь, причем петь громко. Как оказалось, со слухом тоже все было в порядке.
В мои почти четыре года я знала довольно много песен и пела с удовольствием, причем не только дома, но и, как оказалось, «на публике». И, главное, громко.
И вот, если мне случалось бывать в кино, да еще в фойе исполняли что-нибудь из «Сильвы», тут уж промолчать не было никакой возможности. Как только главный герой начинал свою арию – я подключалась с ходу, и мы пели уже вдвоем: «Сильва, ты меня не любишь, // Сильва, ты меня погубишь…» – и аплодисменты делили на двоих. Мама рассказывала, что остановить меня было сложно, да особо и не останавливали, видимо это было забавно. Люди с удивлением и по-доброму улыбались и хоть на миг забывали о войне.
А война все не кончалась. И моя четвертая весна, хотя уже не была блокадной, но была еще военной.
Леонова Валентина Николаевна, 1941 г. р.
Страшнее всего была мысль, что мама погибла!
Когда началась война, мне не было еще 6 лет, а моему брату Саше только что исполнилось 4 года. Когда в Ленинграде началась эвакуация из города школьников и детей детсадовского возраста, нас эта кампания не коснулась, так как мы в детский сад не ходили, а воспитывались бабушкой. Вместо эвакуации мама отправила нас к своему брату в деревню Старое Колено, расположенную недалеко от Сиверской. Однако долго прожить в этой деревне нам не удалось. Однажды рано утром мы проснулись от грохота и дребезжания окон в доме. Было страшно, мы плакали, Саша от испуга после этого долго еще заикался. Оказалось, немцы бомбили аэродром в Сиверской. Вскоре за нами приехала мама. Пассажирские поезда к этому времени уже не ходили, но маме удалось погрузиться в какой-то санитарный поезд, остановившийся на платформе, на котором мы и вернулись в Ленинград.
Мы жили в большом деревянном доме на окраине города, и к тому времени, когда мы вернулись, наш двор был весь перекопан траншеями, заменявшими бомбоубежище. Начались бомбардировки города. Окна в доме были заклеены бумажными полосами, и как только начиналась бомбежка, мама брала мешочек с детскими вещами и мы выскакивали из дома. Недалеко от нас находились заводы: Металлический, «Арсенал», «Красный Выборжец», и из наших окон было хорошо видно, в какой из заводов попали бомбы. Постепенно мы привыкли к бомбежкам и престали выбегать из дома, хотя казалось, что горело все вокруг. Вскоре бабушку парализовало, и вопрос о нашей эвакуации из города отпал сам собой.
В первых числах ноября перед отправкой на фронт к нам зашел с группой однокурсников мой двоюродный брат Петя, курсант Артиллерийского училища. По этому случаю мы все вместе съели последнее, что у нас было: баночку килек и несколько картофелин. После этого у нас не осталось ни крошки съестного, а Петю мы больше так и не увидели, он погиб на войне.
К этому времени норма хлеба по карточкам была уменьшена до минимума, и начался голод. Саша постоянно плакал, просил поесть, но еды не