Долгой, неоднозначной, для не посвященных во внутренние американские перипетии часто непредсказуемой была адаптация на развязывание большой европейской войны Соединенных Штатов. Симпатии президента на стороне демократий и Польши как жертвы насилия. Диктатуры и в нацистском, и в сталинском исполнении – с разной степенью интенсивности – осуждались. Но мировоззренческие привязанности и набор моральных заповедей, которые Ф. Рузвельт носил, как вериги, не заслоняли и не подменяли факты.
Глава администрации не скоро преодолеет недоверие и неприязнь к британским и, вероятно, французским «умиротворителям», сведшим на нет все попытки – его, Рузвельта, личные усилия тоже – перекрыть агрессорам кислород. Вопреки страхам, нагонявшимся послами, экспертами, советниками, которые предрекали становление германо-советского военного альянса антизападной нацеленности и их совместную гегемонию в Восточном полушарии[255], президент не склонялся ставить крест на Советском Союзе. Он разделял точку зрения, что прежде остального линия Лондона, к которой приспосабливался Париж, вынудила СССР искать взаимопонимания с Германией. Демократии не оставили ему другой возможности оградить свою безопасность от актуальных угроз. Но рано или поздно, полагал Рузвельт, Москва и Берлин не смогут ужиться, несовместимость интересов разведет их на противоположные полюса.
Соответственной была реакция администрации США на инициативы Буллита, Штайнгарта, других послов, агитировавших за репрессалии в отношении СССР. Показательно, что те же дипломаты, видные политические деятели, «общественные комитеты» клерикального и шовинистического профиля воздерживались в сентябре 1939 года муссировать тему разрыва дипотношений с Германией.
В критическую для будущего отношений США-СССР неделю 17–24 сентября Ф. Рузвельт и К. Хэлл определились: переход советскими войсками восточной границы Польши, установленной Рижским договором 1922 года, не следует квалифицировать как акт войны. По соображениям долговременного порядка на СССР не распространялись требования эмбарго, предусмотренные законом о нейтралитете в части продаж оружия и военных материалов. С 5 сентября запреты и ограничения применялись строго (на бумаге) к Германии и формально (подвешены заказы) к Англии и Франции.
Из доступных документов нельзя вычитать, влияла ли на акцентировку в суждениях Вашингтона, Лондона и Парижа после 23 августа одна юридическая тонкость. Обмен ратификационными грамотами, после чего обязательства сторон по договору о ненападении из урегулирований де-факто превратились в нормы де-юре, был совершен лишь 24 сентября