– Обычные дети этим и занимаются, мам. Ты думаешь, мы с Валькой сидим, и книжки через руку слушаем? Или мертвяков видим? Или что он ещё там делает…
– Опять с этим Валькой ходишь? С сыном фельдшера бешённого? Не общайся с ним, у них вся семья с мозгами набекрень, – мать присела на край покосившегося табурета и прижала руку к груди. – И не ходите больше на эту свалку. Там грязно, там не только все отходы из города, там ещё и с завода всякую дрянь сбрасывают. Уж я-то знаю. Оно там все ядовито, это радиация. Помрёте, как тётя Глаша со второго подъезда. Помнишь её? Волосы все попадали, сама, как скелет. Ты так же хочешь? И себя и брата сгубить? Я не позволю. Я не для того… – голос матери дрогнул.
– Хорошо, – под столом Вовчик скрутил фигу. – Ладно, мама, что ты, в самом деле? Я же сказал, не буду, значит, не буду.
– Вот и молодей. Вот и хорошо. Ешь давай. И… наказание тебе… наказание, два дня, нет два мало, неделю без прогулок, как раз до праздника. Дома сиди с братом общайся.
– Нет. Пусть папа накажет.
Мать устало махнула рукой и ничего не ответив вышла из кухни.
– Не очень-то и хотелось, – пробурчал ей в след Вовчик. – Я тоже спать.
Он встал из-за стола и, вдруг подпрыгнув, задел рукой люстру.
Раскачивающаяся лампа тускло освещала то ржавую плиту с четырьмя газовыми конфорками и кастрюлей супа, то облупившийся подоконник с засохшим цветком, то покосившиеся шкафчики, наполненные кухонной утварью. На кастрюле были нарисованы вишни, отчего суп внутри неё казался ещё более не вкусным. Усталый холодильник работал с надрывом, гудел и кряхтел, а когда он все же замолкал, по кухне разливалась блаженная тишина.
А лампа все качалась и качалась, выхватывая из темноты: две крошечные столешницы, заставленные тарелками, кружками, солью, спичками, чугунную раковину с проплешинами, подтекающий кран. Белый столик сиротливо стоял в углу комнаты. Клеёнка выцвела. На столе так и остался недоеденный суп, кусок хлеба, крошки. И три табурета вокруг стола.
Глава 8
Павел Сергеевич курил в окошко. Он любил это дело после выбросов. Противогаз лежал тут же, словно сброшенная вторая кожа.
Мама говорила, что шторы, и тюль, и накрахмаленные салфетки, и подушки, и ковёр все впитывает запах табака, а у неё астма. Мамы давно не было в живых, но Павел Сергеевич по-прежнему оберегал общую квартиру от запаха дыма.
У Павла Сергеевича было много дел: срочных и неотложных, тех которые нужно сделать прямо сейчас и тех, которые можно сделать чуть позже, а он все не мог приступить. За это он практически ненавидел себя, за свою такую мягкотелость, неорганизованность. Мама так и говорила: «Пашенька, какой ты у меня тюфяк. Вот умру я, что будешь делать? Как жить? Надо тебе жену, чтобы из моих ручек в другие». И вот мамы уже давно нет в живых, а «Пашенька» живёт, справляется и не хуже, чем другие.
При