«Они не знают, кто я, – размышлял Рэдфорд, покачав головой при этой невольной ассоциации, вызванной ослепительными грушевыми и вишнёвыми деревьями, – они готовы короновать меня как героя, возвращающегося после битвы, в то время как я преступник, вряд ли отличившийся на поле боя. Им следует бросать в меня камни, а не цветы. Нет, правда, я похож на сказочного принца, с триумфом возвращающегося к невесте».
Он громко рассмеялся при этой мысли и резко оборвал смех. Такой настрой явно не годился для его сегодняшней миссии. Ему бы следовало думать о серьёзной стороне жизни, но это цветенье и мягкий вечерний воздух, даже сочная зелень в придорожной канаве, всё непроизвольно наводило на мысль о радости, вопреки тому, что было у него на сердце. Среди вкрадчивой отравы весеннего дня трудно было молодому и здоровому человеку оставаться трезвомыслящим, очень трудно закрыть глаза на собственное везенье только потому, что кто-то где-то был несчастен.
Благодаря вечернему освещению и обилию цветов, даже расхристанная путаница бедняцких лачуг выглядела наилучшим образом. Русинский Троицын день подходил к концу, и берёзовые ветки, которыми было принято украшать дома в «зелёный» праздник, были всё ещё свежи и сочны и придавали праздничный вид соломенным крышам, с которых они свешивались блестящей зелёной бахромой. Причудливая мысль о том, что всё это было сделано специально к его приезду, преследовала Рэдфорда. Даже юные выводки розовых поросят и канареечного цвета цыплят, встречавшихся на каждом углу, казалось, суетились в его честь.
К тому времени, как Рэдфорд спешился перед ветхими воротами из простых сосновых досок, все уличные мальчишки уже были на месте, словно бы для того, чтобы составить его cortege; молчаливый уважительный cortege, босой, без чулок, с немытыми физиономиями, зато с глазами, полными благоговения, погружённый в наблюдение, но не осмеливающийся обменяться результатами его даже тишайшим шёпотом.
То, на что указали Рэдфорду, как на plebanija (дом священника), оказалось просто ещё одним крестьянским домиком, с той лишь разницей, что здесь имелись целые окна и кирпичная труба. За воротами он обнаружил себя посреди большого, но явно небогатого двора, где крапива была единственным, что буйно произрастало. Сквозь её ряды бежала тропинка к тому месту посреди двора, где напротив неба вырисовывалась перекладина колодца. От грязноватого пруда на дальнем конце гуськом продвигалось семейство уток-подростков, ни одна из которых ещё не приобрела достоинства грациозной покачивающейся походки, но все они словно бы болезненно сознавали огромность своих ступней и явно были смущены короткостью