– На нас вчера напали, – тут же заявила я, – разбили оттиски и гравират, поэтому утопленницы нет, но есть живая и здоровая Жулита, готовая дать нам интервью.
Шеф сморщился, как печеное яблоко, и на какой-то момент почудилось, что он собирается заплакать.
– Она правда… – Ян примолк, напоровшись на злобный взгляд редактора, и вытянулся в струнку, как новобранец на стражьей площади: – Простите, шеф.
Тот что-то прошипел и с мученическим видом схватился за больное горло.
– Я немножко не разобрала…
– В оранжерею!! – страшно захрипел он и, закашлявшись, схватился за графин с водой. Становилось ясно, что нам с помощником было безопаснее уехать к пальмам и розам, иначе нас обоих выставят из «Уличных хроник», несмотря на все бывшие заслуги и нового клиента с объявлениями.
Запив кашель, шеф сунул мне в руки карточку с приглашением на открытие нового зала.
– А гравират дадите? – тут же уточнила я, намекая, что конторскому имуществу действительно пришел окончательный и бесповоротный конец.
– И пластины, – добавил Ян.
Королевские оранжереи находились за городской стеной, и нам предстояло целый час трястись в междугороднем омнибусе по разбитой дороге, из-за дождя наверняка превратившейся в непролазную кашу.
– И конторскую двуколку[9], – потребовала я и, получив в ответ характерное возмущенное мычание, отступила: – Тогда медяки на билеты в омнибус.
Не имея возможности заорать в голос, шеф выпучил глаза и приподнялся из-за стола. Удивительно, как у него не случилось нервического припадка.
Он что-то промычал, рухнул обратно на стул и чиркнул вензель на бумажке, подтверждавший, что мы имеем право забрать у прижимистого ключника последний конторский гравират и целый пенал чистеньких пластин.
Трясясь в битком набитой карете, я чувствовала себя на редкость избалованной городской фифой, привыкшей к наемным экипажам. По плохой погоде окна завесили непроницаемыми кожаными шторками. Под крышей, точно маятник, качался магический светильник, отчего казалось, будто нас закрыли в тесном корабельном трюме. Только духота пахла не рыбной влажностью, а взопревшими телами.
В конце концов я сомлела, и когда сидевший билетер выкрикнул в отодвинутую заслонку на окне, что омнибус добрался до оранжерей, то обнаружила, что с открытым ртом сплю на плече Яна.
– Извини, – смущенно пробормотала я, вытерев ладонью рот.
– Ничего, – бледненько отозвался он. – На меня впервые пускали слюни.
– Я не пускала слюни!
– И еще прихрюкивала, – улыбнулась старушка, божий одуванчик, с соседнего сиденья, доведя меня до высшей формы конфуза.
Оранжереи представляли собой стеклянные постройки, соединенные переходами. В царстве вечного лета сладко пахло зеленью. В фонтанчиках, спрятанных между растениями, журчала и переливалась блестками подкрашенная особой